Лермонтов

Известен такой эпизод из жизни Майера. Он был дружен с А. Бестужевым (Марлинским) и с С. Палицыным — декабристами, которых отправили на Кавказ рядовыми. Полевой (московский журналист) прислал Бестужеву белую пуховую шляпу, которая тогда «служила признаком карбонара». Донос о таком «важном событии» обратил на себя особенное внимание губернского жандармского штабс-офицера. При обыске квартиры, которую занимали Майер, Бестужев и Палицын, карбонарская шляпа была обнаружена, и Майер объявил, что она принадлежит ему. За эту дружескую услугу Майера выдержали полгода под арестом. Однако генерал Вельяминов отнесся к этому случаю совершенно равнодушно и сохранил к Майеру прежнее свое расположение.

Вообще история идиотская. Зачем Полевому потребовалось присылать карбонарскую шляпу? К чему вообще все эти обыски, следствие по делу о шляпе, заключение под арест за шляпу? В любом случае история говорит о характере доктора Майера.

Вот еще любопытный отзыв. Любопытен он тем, кстати, что оставил его человек, относившийся к Лермонтову неприязненно.

Григорий Иванович Филипсон, бывший в те годы офицером Генерального штаба, исправлявшим должность обер-квартирмейстера, писал так: «Через Майера и у него я познакомился со многими декабристами, которые по разрядам присылались из Сибири рядовыми в войска Кавказского корпуса. Из них князь Валериан Михайлович Голицын жил в одном доме с Майером и был нашим постоянным собеседником… Аристократ до мозга костей, он был бы либеральным вельможей, если бы судьба не забросила его в Сибирские рудники. Казалось бы, у него не могло быть резких противоречий с политическими и религиозными убеждениями Майера, но это было напротив. Оба одинаково любили парадоксы и одинаково горячо их отстаивали. Спорам не было конца, и нередко утренняя заря заставала нас за нерешенным вопросом. Эти разговоры и новый для меня взгляд на вещи заставил меня устыдиться моего невежества. В эту зиму и в следующую я много читал, и моими чтениями руководил Майер… История человечества представилась мне совсем в другом виде. Давно известные факты совсем иначе осветились. Великие события и характеры Английской и особенно Французской революции приводили меня в восторженное состояние».

Мы не знаем, какое впечатление произвел Майер на Лермонтова и какими были их разговоры, но, судя по «Герою нашего времени», и разговоры были, и впечатление было.

Разладились эти отношения позднее, после публикации «Героя нашего времени». Сатин говорит: «Лермонтов снял с него портрет поразительно верный; но умный Майер обиделся, и, когда «Княжна Мери» была напечатана, он писал ко мне о Лермонтове: «Ничтожный человек, ничтожный талант!»».

Любопытно, что генерал Филипсон был к Лермонтову невнимателен и писал о нем с неприязнью. «Не могу понять, — пишет в своих записках генерал, — как мог Лермонтов в своих воспоминаниях написать, что он был при кончине Одоевского. Его не было не только в отряде на Псезуаппе, но и даже на всем берегу Черного моря».

Поневоле вспоминается стихотворение Лермонтова на смерть отца. Из этого стихотворения кажется, будто поэт присутствовал на похоронах… Точно такой же эффект, очевидно, создало и стихотворение на смерть Одоевского. Лермонтов, разумеется, не писал никаких воспоминаний. Он создал стихи:

Я знал его: мы странствовали с ним
В горах востока, и тоску изгнанья
Делили дружно; но к полям родным
Вернулся я, и время испытанья
Промчалося законной чередой;
А он не дождался минуты сладкой:
Под бедною походною палаткой
Болезнь его сразила, и с собой
В могилу он унес летучий рой
Еще незрелых, темных вдохновений,
Обманутых надежд и горьких сожалений…

Здесь не говорится, что Лермонтов присутствовал при кончине Одоевского. Но искренность чувства, выраженного в стихотворении, такова, что ощущение этого присутствия, впечатление его невольно создаются, и это, возможно, порождает предположения и ошибки.

Филипсон, кстати, декабристов тоже не всех жалует. Например, о Бестужеве и Палицыне он говорит, что они оба «были люди легкомысленные и тщеславные и во всех отношениях не стоили Майера». Очевидно, что Филипсон желал бы «присвоить» Майера и «владеть» им единолично.

* * *

Интересно вспоминает Лермонтова декабрист Назимов, который встречался с поэтом в октябре 1837 года, когда вместе с другими — В. Н. Лихаревым, М. М. Нарышкиным, А. И. Одоевским и А. И. Черкасовым — прибыл на Кавказ из Сибири.

Это свидетельство драгоценно тем, что записано Висковатовым со слов старого уже декабриста. Они встречались во Пскове в 1879 или 1880 году, когда Висковатов собирал материалы для биографии Лермонтова и опрашивал еще живых свидетелей жизни поэта.