Лермонтов

Лермонтов собрал какую-то шайку грязных головорезов. Они не признавали огнестрельного оружия, врезывались в неприятельские аулы, вели партизанскую войну и именовались громким именем Лермонтовского отряда. Длилось это недолго, впрочем, потому, что Лермонтов нигде не мог усидеть, вечно рвался куда-то и ничего не доводил до конца. Когда я его видел на Сулаке, он был мне противен необычайною своею неопрятностью. Он носил красную канаусовую рубашку, которая, кажется, никогда не стиралась и глядела почерневшею из-под вечно расстегнутого сюртука поэта, который носил он без эполет, что, впрочем, было на Кавказе в обычае. Гарцевал Лермонтов на белом, как снег, коне, на котором, молодецки заломив белую холщовую шапку, бросался на чеченские завалы. Чистое молодечество! — ибо кто же кидался на завалы верхом?! Мы над ним за это смеялись».

Лермонтов, впрочем, тоже Россильона не жаловал и говорил о нем: «Не то немец, не то поляк, — а пожалуй, и жид».

Кстати, на известном (уже упоминавшемся) портрете, который в это время нарисовал барон Пален, Лермонтов изображен небритым — что, в общем, согласуется с мнением о неряшливости. И насчет «покрасоваться» тоже правда — хотя и не вся правда, а только какая-то внешняя ее часть. В свой последний приезд в Петербург Лермонтов подарил Краевскому кинжал, которым, по его словам, он отбивался от трех горцев, преследовавших его около озера между Пятигорском и Георгиевским укреплением. Только прекрасный конь спас поэта. Из троих преследователей сумел догнать Лермонтова лишь один, но до кровопролития не дошло.

Лермонтову вообще доставляло удовольствие скакать с врагами наперегонки, увертываться от них, избегать тех, кто пытался идти ему наперерез. Достоевский видел в этой черте сходство между Лермонтовым и декабристом Луниным: «И тот и другой были страстные любители сильных ощущений… Уж таковы были эти люди и такова тогдашняя бесцветная жизнь, что натуры сильные и подвижные не выносили серенькой обыденности. Я уверен притом, что никто из них и не думал красоваться».

В октябре 1840 года, по воспоминанию Мамацева, Лермонтов со своим отрядом геройствовал. На фуражировке за Шали, «…пользуясь плоскостью местоположения, Лермонтов бросился с горстью людей на превосходного числом неприятеля и неоднократно отбивал его нападения на цепь наших стрелков и поражал неоднократно собственною рукою хищников». Затем «…с командою первый прешел шалинский лес, обращая на себя все усилия хищников, покушавшихся препятствовать нашему движению, и занял позицию в расстоянии ружейного выстрела от пушки. При переправе через Аргун он действовал отлично… и, пользуясь выстрелами наших орудий, внезапно кинулся на партию неприятеля, которая тотчас же ускакала в ближайший лес, оставив в руках наших два тела».

27 октября отряд Галафеева выступил из крепости Грозной во вторую экспедицию по направлению к Алде. Лермонтов «первый открыл отступление хищников из аула Алды и при отбитии у них скота принимал деятельное участие, врываясь с командой в чащу леса и отличаясь в рукопашном бою с защищавшими уже более себя, нежели свою собственность, чеченцами».

На следующий день после ночевки под аулом Алды отряд двинулся по Гойте и Гойтинскому лесу и под вечер занял Урус-Мартан. При переходе через Гойтинский лес Лермонтов «первый открыл завалы, которыми укрепился неприятель, и, перейдя тинистую речку… выбил из леса значительное скопище». 30 октября при речке Валерик (знакомые уже края) «…поручик Лермонтов явил новый опыт хладнокровного мужества, отрезав дорогу от леса сильной партии неприятельской, из которой малая часть только обязана спасением быстроте лошадей, а остальная уничтожена».

До зимы 1840 года Лермонтов остается в отряде. Тем временем хлопочут и непосредственное начальство, и бабушка. Но в Петербурге на Лермонтова по-прежнему сильно сердятся. Граф Клейнмихель пишет генералу Галафееву: «Государь император, по рассмотрении доставленного о сем офицере (Лермонтове) списка (к награждению), не позволил изъявить монаршего соизволения на испрашиваемую ему награду. При сем его величество, заметив, что поручик Лермнтов при своем полку не находился, но был употреблен в экспедиции с особо порученною ему казачьею командою, повелеть соизволил сообщить вам, милостивейший государь, о подтверждении, дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо во фронте, и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку».

Таким образом «вольница» для Лермонтова закончилась, его вернули в строй.