Лермонтов

Выезды же и пикники «смешанного общества» были шумными, непринужденными и веселыми. Ездили в колонию Каррас в семи верстах от Пятигорска, на Перкальскую скалу, где в сторожке обитал бесстрашный и умный старик, умевший жить в мире с чеченцами, а для приезжего водяного общества предлагал некоторые примитивные удобства при прогулках и пикниках. Еще одним местом отдыха был «провал» — воронкообразная пропасть, на дне которой находился глубокий бассейн серной воды. Покрывали «провал» досками и на них устраивали танцы; такие балы назывались плясками над «адской бездной» (из-за серного запаха).

Смешение разных слоев общества в подобных увеселениях щекотало нервы. Многим из местных было лестно попасть в аристократический круг приезжих и хотя бы на короткое время сблизиться с недоступными петербургскими аристократами. Само местное общество также разделялось на более и менее аристократическое. Более аристократическое находилось «в антагонизме» с приезжей аристократией… Словом, масса сложностей, которые Лермонтов со своей «бандой» демонстративно не учитывал.

Приезжающие из Петербурга держались вежливо и надменно и сторонились «кавказцев», считая необходимым держаться в обществе тех границ, которые налагаются «положением». Должно быть, крайне неприятно было им наблюдать, как Лермонтов, которого буквально вышвырнули из Петербурга за «неумение вести себя», опять первенствует в обществе, острит, глумится и в грош не ставит «петербургские традиции».

Разумеется, Лермонтов допекал их с особенным удовольствием — то выставлял в смешном виде, то нарушал всяческие «приличия», то вдруг являлся подчеркнуто вежливым и благовоспитанным, что также наводило на подозрения — нет ли здесь тайной насмешки? Приезжие, особенно из Петербурга, терялись, не зная, где им «бывать» (т. е. к какому обществу примкнуть, где наносить визиты). У Верзилиных — весело, семья «с положением», но… там же собираются и эти «армейские кавказцы», особенно — ужасная «лермонтовская банда»… Между тем «банда» отрывала от «аристократов» то одного, то другого перебежчика. Вот и князь Васильчиков проводит время там…

Лермонтов, как обычно, «возмущает спокойствие», что, надо полагать, является для него совершенно естественным стилем поведения. Декабрист Лорер писал, что «Лермонтов был душою общества и делал сильное впечатление на женский пол».

Бал в «гроте Дианы»

Вечером 8 июля Лермонтов и его друзья дали пятигорской публике бал в «гроте Дианы» возле Николаевских ванн.

Об этом бале вспоминает Лорер: «В июле месяце молодежь задумала дать бал пятигорской публике… Составилась подписка, и затея приняла громадные размеры. Вся молодежь дружно помогала в устройстве праздника, который 8 июля и был дан на одной из площадок аллеи у огромного грота, великолепно украшенного природой и искусством… Лермонтов необыкновенно много танцевал, да и все общество было как-то особенно настроено к веселью».

Выглядит все очень мило и просто: собралась молодежь, скинулась деньгами, потом долго танцевали… На самом деле бал в «гроте Дианы» был не просто развлечением — он еще представлял собой своего рода «пощечину общественному вкусу». Н. П. Раевский более детально рассказывает этот же эпизод. «Начало обычное»: решили устроить очередной бал в привычном месте — в гроте. На что князь Владимир Сергеевич Голицын (соратник Ермолова, командир, который представлял Лермонтова к награждению золотой саблей за храбрость) предложил устроить «настоящий бал» — в казенном Ботаническом саду. Лермонтов заметил, что не всем это удобно: казенный сад далеко за городом и затруднительно будет препроводить наших дам, усталых после танцев, позднею ночью обратно в город. Ведь биржевых-то дрожек в городе было три-четыре, а свои экипажи у кого были? Не на повозках же их тащить? «Здешних дикарей учить надо!» — сказал князь. Лермонтов был задет словами князя Голицына о людях, с которыми он был близок. Возвратившись домой, он поднял настоящий бунт. «Господа! — обратился он к своим друзьям. — На что нам непременно главенство князя на наших пикниках? Не хочет он быть у нас, — и не надо. Мы и без него сумеем справиться».

«Не скажи Михаил Юрьевич этих слов, никому бы из нас и в голову не пришло перечить Голицыну; а тут словно нас бес дернул, — прибавляет Раевский. — Мы принялись за дело с таким рвением, что праздник вышел — прелесть. Площадку перед гротом занесли досками для танцев, грот убрали зеленью, коврами, фонариками, а гостей звали по обыкновению с бульвара. Лермонтов был очень весел, не уходил в себя и от души шутил и смеялся…»

О поразительно хорошем настроении Лермонтова в тот день вспоминают все. Лорер пишет, что «Лермонтов необыкновенно много танцевал. Да и все общество было как-то особо настроено к веселию. После одного бешеного тура вальса Лермонтов, весь запыхавшийся от усталости, подошел ко мне и спросил:

— Видите ли вы даму Дмитриевского?.. Это его «Карие глаза»… Не правда ли, как она хороша?»