Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

В этот момент открылась дверь, и вошла Эмилия Карловна. В темном закрытом платье, в скромной шапочке с небольшим бриллиантиком, выглядела она немного усталой, с синеватыми тенями под глазами. Но улыбка была по-прежнему хороша — ясная, приветливая.

— Милли, наконец-то! — радостно воскликнула Софья Николаевна, устремляясь к подруге. — Мы думали, ты опять не приедешь.

— Я и не хотела, честно говоря. Настроение, знаешь ли, какое-то скверное. Только дети и радуют. Думала и этот вечер провести вместе с ними. Но потом вдруг решилась. По тебе соскучилась, по всем друзьям.

— Вот и молодец, что решилась. Дети, конечно, занимают первое место, но, с другой стороны, закисать дома, в четырех стенах, тоже не годится. Проходи, садись.

Мусина-Пушкина не спеша поздоровалась со всеми. Лермонтов приблизился, поклонился, поцеловал руку.

— Счастлив видеть вас, Эмилия Карловна. Вы стали еще прекраснее.

— В самом деле? Шутите, как всегда?

— Нет, нимало. В вас появился какой-то новый лиризм.

— Да? Не замечала. Все равно спасибо.

Чтобы не привлекать внимание окружающих, Михаил отошел и устроился в кресле в противоположном углу салона. В этот вечер новые стихи читали Додо Ростопчина и Петр Вяземский, пела романсы Лиза Карамзина, поэт преувеличенно громко ей аплодировал. Лишь когда гости начали разъезжаться, он вроде невзначай оказался возле Мусиной-Пушкиной. Спросил:

— Послезавтра вечер у Валуевых. Вы приедете?

Петр Валуев был в составе «кружка шестнадцати» и служил по дипломатической части. Начинал карьеру при известном реформаторе Михаиле Сперанском и проникся его идеями. Сочинял стихи и прозу. Обожал жену — дочь Вяземского.

— Я не собиралась. Но теперь подумаю. Хочется увидеться с Машенькой, мы давно с ней не болтали.

— Вот и приезжайте.

— Постараюсь.

— У меня новая повесть только что вышла в «Отечественных записках». Был бы рад поднести вам с надписью.

— Это для меня большая честь.

— Значит, я могу питать надежду?

Эмилия Карловна посмотрела кокетливо.

— Как известно, надежда умирает последней.

Они раскланялись.

Лермонтов, глядя ей вслед, подумал: — Боже, что за женщина! Я схожу с ума. Отчего она не моя? Чувствовал, что готов расплакаться, как ребенок.

3

Утром доложили: пришли супруги Федотовы, просят принять. Михаил удивился: «Я таких не знаю», но велел впустить. Вышел в домашней курточке и сорочке апаш. Посмотрел и воскликнул:

— Константин Петрович, вы ли это?! Вот не ожидал! — и раскрыл объятия.

— Я, а кто же? — улыбался в седые пышные усы бывший фронтовой друг, обнимая поэта. — Представьте себе, женился и в отставку вышел. Следую с супругой в мое имение, по дороге заехали в Петербург, чтоб увидеться с вами.

— Я очень рад.

Дама подняла вуаль на шляпке и сразила Лермонтова наповал: это была Катя Нечволодова, красавица-черкешенка, его мимолетная связь.

— Господи Иисусе! Это утро сюрпризов, ей-богу.

Женщина смотрела, как ему показалось, с увлажнившимися глазами. Черными, бездонными. Словно у колдуньи.

Федотов стал объяснять:

— Как похоронили мы нашего Григория Ивановича, так и порешили в полку не оставить без внимания и заботы скорбную вдову с малыми девчушками. Приезжали в гости, привозили подарки. Тут мне и подумалось: отчего не уйти в отставку и не сделать ей предложение? И чем больше размышлял я на эту тему, тем сия перспектива больше мне нравилась. Наконец отважился — перед Рождеством попросил Катерину Григорьевну, чтоб составила мое счастье. А она в ответ: мол, не возражаю, только надобно выдержать год траур. Это обязательно — как иначе, мы же православные. Соблюли приличия. А как год закончился — тут и обвенчались. И хотим пока пожить в моем имении. Дом, что в Царских Колодцах, не продавали, а замкнули просто, завязали в узлы пожитки — и давай на север!

— Что же мы стоим? Проходите, располагайтесь. Я велю самовар поставить. Андрей Иваныч, окажи милость, приготовь чаю. — И уже гостям: — Где вы остановились?

Константин Петрович ответил:

— У моей сестрицы. То есть сама-то сестра в деревне, а в ее квартире проживают мои племянники, проходящие курс в университете. Девочек мы оставили с нянькой — и немедля к вам. Не сердитесь, что не известили запиской. Побоялись не застать дома. Завтра поутру отбываем в Новгород.

— Отчего так скоро?

— Кроме вас, в Петербурге дел более не имеем. — Федотов чуть замялся. — Свидеться хотели и забрать бумагу, ныне бесполезную.

Михаил удивился.

— Что за бумагу?

— Завещание мое, коли помните.

— Ах, ну да, ну да, безусловно, помню. Я сейчас найду.

— Да не к спеху, Михаил Юрьевич, мы ведь сразу не уйдем. Лучше расскажите о своей жизни. Слышали, что делаете успехи на литературном поприще. Бесконечно рады за вас.

Отставной подполковник слегка постарел и уже не казался таким суровым, как раньше; говоря об убитых на Кавказе товарищах, смахивал слезы. Катя выглядела веселой, щебетала непринужденно, с неизменной доверчивой улыбкой. «Да, она хороша, — думал Лермонтов, глядя на нее, — будоражит кровь. Хочется целовать и носить на руках. Катя — омут, бездна, пропасть, горная река. А Эмилия — сладкий лесной родник. Сказочная живая вода».