Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

Сразу расхотелось ездить к Карамзиным, репетировать и участвовать в спектакле. Он поделился своей печалью с Монго. Тот сказал:

— Что тут сомневаться? Нет желания — не участвуй.

— Неудобно: я же обещал, на меня рассчитывают, надеются.

— Заболей. Сделай вид, будто заболел.

— Выйдет неубедительно. Нет, нехорошо.

— Подверни ногу. Сядь на гауптвахту.

Михаил оживился.

— Сесть на гауптвахту? Но каким образом?

Друг пожал плечами.

— Не знаю. Завтра, во время смотра, который приедет проводить великий князь Михаил Павлович, чем-нибудь разгневай его. Но несильно, чтобы дал не более недели ареста. Аккурат на время спектакля.

Лермонтов задумался.

— Непорядок во внешнем виде? Михаил Павлович придирается к любой мелочи. В этом он пошел в своего отца — императора Павла Петровича, тот за кривую пуговицу мог в Сибирь сослать.

— Может быть, подстричь эполеты?

— Фи-и, нехорошо, и заметят сразу, не допустят к смотру. Надо что-то такое, чтобы не успели предупредить.

— Заменить саблю?

— Это как?

— Перед самым объездом великим князем строя войск перевесить форменную саблю на неформенную, не по уставу.

— На какую?

— Детскую. Копию взрослой, но короче. И деревянную.

Монго рассмеялся:

— Да, забавно. Но за этакую вольность можно не только на «губу» загреметь, но и звания лишиться.

— Нет, не думаю. Михаил Павлович хоть и суровый командир, но отходчивый. Да и сам пошутить любит.

— Шутка шутке рознь… Больно риск велик. Но арест будет обеспечен, и в спектакле участвовать не будешь наверняка.

— Я еще подумаю.

Чем больше он думал, тем эта затея представлялась ему интереснее и забавнее. В водевиле он играл только ради Милли. А коль скоро она его отвергает, фиглярствовать не хочется.

У хозяйки дома (у нее было трое сыновей — десяти, восьми и шести лет от роду) корнет выпросил игрушечную саблю в ножнах. Завернул ее в холст, чтобы пронести в часть. Предвкушая потеху, веселился и потирал руки…

Михаил Павлович действительно был человеком добрым. Младший внук Екатерины Великой, он воспитывался во всеобщей любви, рос баловником и проказником. Разница между старшим братом — императором Александром I — и ним составляла 21 год, и в войне с Наполеоном Михаил не участвовал по малолетству. Но к моменту воцарения другого брата — Николая I — был уже генерал-инспектором инженерной части.

Сын своего отца, он ценил не столько боевые качества армии, сколько марши, смотры и парады. Объезжал войска регулярно. В Царском Селе он появился по заранее согласованному графику — в воскресенье, 27 сентября 1838 года. Лейб-гвардии Гусарский полк выстроился вначале во фрунт, и кавалеристы сидели на лошадях навытяжку, громогласно приветствуя великого князя. В черном мундире Отдельного гвардейского корпуса, он смотрел на них, чуть насупив брови, как будто что-то бормоча в пегие усы, сросшиеся с бакенбардами. После объезда строя присоединился к свите, которая стояла сбоку на плацу, чтобы посмотреть проезд войска. Грянул оркестр, и гусары, перестроившись в каре, стали молодцевато скакать мимо августейшей особы. Все прошло вроде бы неплохо, но великий князь обратился к командиру полка — генерал-майору Михаилу Григорьевичу Хомутову[44] — в крайнем раздражении:

— Милостивый государь, соблаговолите позвать корнета Лермонтова.

— Слушаюсь, ваше императорское высочество.

Адъютант исполнил приказ и доставил шалопая.

Повернувшись к нему лицом, Михаил Павлович поднял указательный палец в белой перчатке.

— Как сие понять, сударь?

Щелкнув каблуками сапог со шпорами, Лермонтов ответил:

— Не могу знать!

— Как — не можете знать? Что это за сабля на вас?

Все уставились на оружие провинившегося. Кое-кто не особенно сдержанный даже прыснул беззаботным смешком.

Князь побагровел.

— Не хихикать! Молчать! — И опять повернулся к Лермонтову. — Жду ваших разъяснений.

— Виноват, ваше императорское высочество. По ошибке нацепил не ту саблю.

— Как это — не ту?

— Сына моей квартирной хозяйки.

Снова послышались смешки за спиной Михаила Павловича.

— Я велел молчать! — проревел он. — Генерал-майор Хомутов, что у вас творится? То, что корнет ночует у своей квартирной хозяйки, — полбеды, но вот то, что он цепляет детскую саблю, — бог знает что такое!

Все подавленно молчали. Попыхтев в усы, великий князь заключил:

— Объявляю вам, Михаил Григорьевич, строгое предупреждение. От кого-кого, но уж от вас, батенька, я не ожидал… А корнету Лермонтову — девять суток ареста. И потом — месяц без увольнительных. — Он осуждающе покачал головой. — Ишь, разбаловались! Скоро из игрушечных пистолетов стрелять начнут. — Затем отдал честь, но руки никому не подал и убыл в расстроенных чувствах.

Хомутов, коренастый здоровяк, из донских казаков, ревностный служака, но имевший своих любимчиков, Лермонтова в их числе, только многозначительно крякнул.