Лермонтов. Мистический гений

А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: "Жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?"

Враждуют и воюют уже тысячи лет, убивают миллионы людей, и надо быть космическим, мистическим поэтом, чтобы прямо с поля брани, весь в крови, своей и чужой, сам не сторонний наблюдатель, а один из отчаянных головорезов спецназа, и вдруг вознестись туда, ввысь и, видя в сиянье голубом родную землю, подивиться, зачем же среди ее земных красот люди так нещадно режут и убивают друг друга.

Вечный вопрос: вчерашний, сегодняшний, завтрашний — зачем? А потом опуститься на грешную землю и уточнить у своего горского кунака: как же называлось то кровавое место? Нужны ли земле и космосу эти беспрестанные кровопролития, эта человеческая вражда?

Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: "Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми".

Обладая и отвагой, и опытом, воинским умением, и впрямь Михаил Лермонтов на той кавказской войне не обладал лишь уверенностью в ее необходимости. Какое-то фатальное, игровое отношение было у поэта ко всему происходящему:

Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал…
"Спасите, братцы. Тащат в горы.
Постойте — ранен генерал…
Не слышат…" Долго он стонал,
Но все слабей, и понемногу
Затих и душу отдал Богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые…
И тихо плакали… потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый,
Им вслед смотрел ‹я› недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.

Стихотворение было написано вскоре после самого боя. Исповедь героя перед еще не забытой, когда-то любимой женщиной. А вернее, исповедь перед самим собой и перед небом. Начиная как любовное послание, перейдя на описание сражений и горестные думы о природе человека, Лермонтов заканчивает стихотворение "Валерик" вновь обращением к столь дорогой ему когда-то женщине:

Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам Бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвенье
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденье?
Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так?
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..