Лес богов

- Само собой понятно - объяснял Бублиц - молодой парень не прочь завести романчик с девицей поволочиться, скажем... Но - плевался он, баварцы - дикари. Увидят, что какая-нибудь Гретхен якшается с эсэсовцем немедленно выгоняют ее из родительского дома и предают анафеме... Что за подлость? Почему они, гады ничего не делают своим девчонкам, когда те шляются с армейцами? а когда с доблестными воинами СС - поднимают скандал. Ух, бестии!

- Господин шарфюрер - парировал я, - сами виноваты. Собрались к барышне, переоденьтесь; мало ли что может случиться?..

- Почему пруссачки с нами поступают по-божески? - философски вопрошал Бублиц. - Пруссачкам все едино.

- Ну, милейший, о пруссачках баварцы не очень высокого мнения. Они утверждают, что пруссачку сесть попросишь а она лечь норовит...

- А баварки на других дрожжах, что ли, заквашены? Вон в Мюнхене, столице Баварии на Кенигсплац есть музей скульптуры и галерея живописи. А рядом стоит обелиск. Когда мимо него пройдет двадцатилетняя целомудренная баварская девушка он бы должен покачнуться. Но до сих пор, представь себе, он ни разу еще не качнулся!

- Что правда то правда, - отвечаю спокойно, - но ведь у обелиска постоянно толпятся пруссачки с эсэсовцами!

Шефом нижней канцелярии, другими словами - капо нашей канцелярской команды был поляк Август Загорский. Заключенные называли его железным канцлером.

Загорский - тридцатипятилетний чернобровый мужчина атлетического сложения. Черты лица правильные. Открытый взгляд. Глубоко сидящие глаза. Большой умный лоб. Загорский был родом из окрестностей Гданьска и до войны служил кассиром на почте. В лагерь он попал в 1939 году в основном за свою принадлежность к польской нации. Загорский был одним из пионеров лагеря. Только железное здоровье, выносливость и воля спасли его от верной смерти. В 1941 году родные Загорского выхлопотали ему освобождение. Три месяца прожил он на свободе в маленьком хозяйстве отца, но вскоре его опять упекли в лагерь. И опять он должен был пройти через все муки ада, пока не сделался капо канцелярии. Справедливый, умный и честный человек, Загорский мог бы стать превосходным лидером оппозиции в демократическом парламенте. Начальство дорожило им за исполнительность и деловитость. Долгое время он занимал важный и ответственный пост в лагере и оказывал всяческую поддержку заключенным. Многих из них он спас от смерти.

Помощником Загорского был Бруно Ренкайский - тоже порядочный и всеми уважаемый человек. До войны Ренкайский служил во втором отделе Польского генерального штаба, работал в Познани. По окончании немецко-польской войны его арестовали. Ренкайскому предъявили обвинение в действиях направленных против Третьей империи, однако местный суд оправдал его. Вышестоящие судебные органы в Берлине утвердили оправдательный приговор. Свое решение они мотивировали тем что Ренкайский, как офицер, честно служил государству с которым Германия поддерживала дружеские отношения. Он, дескать, работал на благо своей родины, и следовательно немецкий суд неправомочен его наказать. Администрация тюрьмы выдала ему соответствующее свидетельство и распахнула перед ним двери. Но за ворогами его поджидали агенты гестапо.

Не успел Ренкайский выйти из тюрьмы, как гестаповцы задержали его отняли копию решения суда и доставили в Штутгоф, где он и промаялся без малого четыре года.

Умный, отзывчивый необыкновенно общительный человек Ренкайский в свои сорок лет казался стариком.

Загорский и Ренкайский пользовались особенным влиянием среди польской части заключенных. Их слово играло решающую роль в определении польской политики в Штутгофе. Меня, попавшего на работу в канцелярию они оба приняли с распростертыми объятиями, утешали как могли, не обременяли работой. Учили трудиться по-лагерному, не спешить. Работа, дескать, не медведь, в лес не убежит, а здоровья не поправишь... Они кормили меня и поили, помогали залечивать раны. До гробовой доски я с благодарностью сохраню в сердце их светлые образы!..

Загорский и Ренкайский пережили в лагере ужасную трагедию и решили остаться в нем до конца войны.

Они были женаты. Их жены остались на свободе. Желая выжить и оказать посильную помощь мужьям, они должны были онемечиться. Но мужья не отреклись от своей национальности. Ренкайский и Загорский не смогли бы вернуться домой даже после освобождения. Официально они числились поляками, а жены немками, правда, третьего сорта. За интимные связи с немками их вернули бы обратно в лагерь. А жить на свободе и скрываться от собственной семьи мучительный удел.

Железный Август всерьез убеждал меня, что самое безопасное - дождаться конца войны именно в Штутгофе. Тут, мол, хуже не будет. Дела принимают хороший оборот. Если ты до сих пор не погиб, то уж обязательно уцелеешь. Тут тебя союзники не разбомбят, немцы в СС не мобилизуют, не заставят подписывать позорные обязательства.