Лес богов

— Я — Каминский, — представился он. — Поляк из Померании. Не унывайте, литовцы. Осилим и лагерную чертовщину. Самые страшные времена позади. Надо только уметь жить. Ничего. Со временем освоитесь. Курить хотите? Конечно, хотите. У вас ведь ничего нет за душой.

Каминский тотчас одарил одних щепоткой табака других — сигаретой… Повел в лавочку и купил каждому бутылку воды.

Вольному человеку трудно себе представить, какой несказанно дорогой подарок преподнес нам Каминский! Что значило для нас — загнанных, истерзанных, затравленных — доброе сердечное, живое слово сочувствия. И такое щедрое угощение! А ведь сам Каминский был несчастнейшим существом! Третий год он маялся в лагере, лишенный семьи, родного крова. Все отняли у него прожорливые эсэсовские пауки.

Каминский проявлял о нас трогательную заботу. Он всеми силами старался нам помочь. В дальнейшем и мы не остались в долгу — жили по-братски.

Усмирить Вацека Козловского и изменить его отношение к нам вызвался Юлиус Шварцбарт, уроженец Закопани, человек с открытой душой и чутким сердцем склонный, как и все горцы, к мечтательности. Бывший польский офицер, попавший в плен, затем очутившийся в концентрационном лагере, Шварцбарт испытал жесточайшие муки, но остался мечтателем. Высокий стройный, мускулистый, чернобровый мужчина тридцати трех лет от роду, словоохотливый и остроумный, прирожденный художник, Юлиус дослужился до капо лагерных плотников. Он был хорошим мастером, замечательным умельцем. Особенно славился Шварцбарт художественной резьбой по дереву. Он делал изящные коробочки и дубовую с резными украшениями мебель, особенно столы и шкафы. Искусство Шварцбарта было известно далеко за пределами лагеря. Юлиус получал заказы из Берлина и других крупных центров Германии, преимущественно от сильных мира сего и влиятельных персон.

Два года тому назад Шварцбарт не на шутку сцепился с Вацеком Козловским. Вацек дал Шварцбарту пощечину. Юлиус дал сдачи. Пораженный неслыханными манерами Юлиуса, Вацек со всей ответственностью стал избивать его. Шварцбарт бросил Вацека на землю и изрядно расписал ему зад. С тех пор Юлиус стал для Вацека высочайшим авторитетом. Вацек почитал Юлиуса. Вацек Юлиуса боялся.

Когда нас отдали в распоряжение Козловского, Юлиус тотчас вызвал того к себе. Мастерские Шварцбарта находились в противоположном конце двора, и из окон было видно все, что выделывал Вацек со своими подопечными рабами.

Вызвал Юлиус Вацека и молвил. Коротко и ясно:

— Смотри у меня! Не смей прикасаться своими погаными руками к литовцам. Пусть лапы твои и не чешутся. Понял?

— Слышу… Понял — промычал Вацек, косясь в угол.

— Работой их не изводи. Коли можешь прибавь им супу, — продолжал наставлять Юлиус.

И действительно, Вацек не причинял нам особенного вреда. Из страха перед Шварцбартом он избегал даже бить нас открыто.

Бывало, скривится у Вацека челюсть, нальются кровью глаза, задрожит в руке палка, вырвется из горла змеиное шипение. Взбешенный Козловский ринется к нам, притулившимся у забора, но тут в окне столярной мастерской показывается Юлиус:

— Помни уговор, — спокойно говорит Шварцбарт.

— Ладно, ладно, дьявол, — скрежещет зубами Вацек и принимается колотить других.

Если так уж хочется подраться — не все ли равно, кого бить?

Заключенные, которых Вацек избивал экспромтом, получали двойную порцию побоев — и свою, и нашу. Таков уж закон ошибочно направленной энергии.

Кое-когда и нам доставалось от Вацека, — тогда, когда Шварцбарт этого не видел.

Заместитель начальника лагеря сказал как-то Шварцбарту с ухмылкой:

— Литовцы приехали, что же вы не деретесь?

— Мы в прошлом досыта дрались. За то все и сидим теперь тут, невозмутимо отрезал Шварцбарт.

В ответе Юлиуса был заключен глубокий смысл, безоговорочно ясный как для польской, так и для литовской интеллигенции. Руководствуясь им, мы в дальнейшем соответственно строили свои взаимоотношения. Среди поляков мы нашли много добрых, искренних друзей, на которых можно было вполне положиться в беде. Не одному из нас наши друзья-поляки оказали реальную, неоценимую поддержку. Меня лично они спасли от голодной смерти.

«СТРОЙКА БОЛЬНЫХ»

Промаявшись в лагере около трех недель, я начал делать карьеру — меня назначили писарем в тюремную больницу. Правда с испытательным сроком.

Тюремная больница лагеря почему-то носила комическое нигде в Германии не встречавшееся название «Krankenbau» — «Стройка больных». Ну совсем как «Strassenbau» — «Строительство шоссе», «Hochbau» — «Высотная стройка». Так и «Стройка больных».

Женскую больницу именовали просто больницей, а мужскую — стройкой.

В марте 1943 года мужская больница состояла из четырех-пяти арестантских палат комнатки для канцелярии и администрации, аптечки кухни, умывальни с ванной и душем, являвшейся одновременно и мертвецкой, и еще каких-то жалких конурок.

Начальником больницы был врач Гейдель Hauptsturmfuhrer — чин, примерно равный пехотному капитану.