Лес Мифаго. Лавондисс

– Не знаю, – ответила она. – Но они меня беспокоят.

Он опять посмотрел на птиц.

– Все идут на север, – прошептал он. – Все. И меня что-то гонит за ними…

Таллис кивнула, соглашаясь:

– И я должна туда идти, если хочу найти Гарри. Но сначала я должна сделать Лунный Сон.

Скатах нахмурился, не понимая. Таллис никогда не подпускала к маскам никого.

– Это позволит мне увидеть женщину в земле. Твой отец говорит, что я должна вырезать ее опять. Я не думала, что это так важно, но, возможно, ее отсутствие повлияло на мою способность открывать пустые пути.

– Я помогу тебе, – сказал Скатах и положил свою руку на ее. Таллис благодарно сжала ее пальцами.

– А что с Мортен? – многозначительно спросила она. Девочка вернулась с охоты преждевременно, но поблизости ее не было.

– Мортен моя сестра, и ребенок. Я ее брат из леса, и больше ничего, пока она не станет старше. А к тому времени, когда она достигнет подходящего возраста, меня давно не будет.

– Она это знает?

– Знает. И еще. Все, что я делаю с Мортен, я делаю из-за леса в моей крови. Все, что я делаю с тобой, я делаю из-за любви.

– Я и не догадывалась, – сказала Таллис, – что ты знаешь о Дженвале.

– Я знал, что ты любишь его. Но никогда не чувствовал, что ты перестала любить меня. Так что, с моей точки зрения, все было в порядке.

– Как хорошо, – сказала Таллис с радостью и облегчением. – Как я рада услышать это. И ты совершенно прав.

Она наклонилась к Скатаху и провела губами по нечесаной бороде, росшей у него на щеках. Он обнял ее за талию.

Краем глаза она уловила злое движение. Из-за палисада вылетела Мортен, ударяя на бегу шкуры, растянутые на рамах; ее вымазанные глиной волосы развевались. Она кричала как птица, защищающая гнездо с птенцами.

Теперь Таллис знала, как надо делать маску, и вернулась на поляну с райятуком Лунный Сон, на которой была только вчера. И обнаружила, что райятук исчез, на его месте рос ильм. Массивные, покрытые землей корни достигали краев поляны и вились среди дубов и орешника; они как змеи разлеглись на земле, чувствуя себя хозяевами леса. Почти черный ствол усеивали толстые грибы, глубокие выемки в коре заросли мхом. Дерево гордо вздымалось в вечернее небо; три изогнутых ветки запутались в облаках, все остальные были обломаны. На поляне царила тишина. Воздух наполнял сильный запах травы, поднимавшийся от земли. Света еще вполне хватало, и Таллис ужаснулась силе, которую чувствовала в этой лесной стране мифаго.

Она дважды обошла гигантское дерево. Найдя остатки сломанного тотема, она подобрала их, ощутив их сухую и мертвую поверхность. Скатах ждал в лесу, озабоченно глядя на небо, заполненное черными аистами; еще больше птиц смотрели на землю с голых ветвей.

– Они за тобой или за моим отцом? – прошептал он, когда Таллис вернулась.

– Не знаю. Но каким-то образом они уничтожили райятук. Я надеялась посидеть здесь и сделать маску…

– У тебя есть образ?

Таллис посмотрела на обломок и с радостью осознала, что есть: она держала образ женщины в земле. И образ белой луны. Образ рогов, лошади и улыбки, образ материнского поцелуя. И образ крови, конечно. Образ горящих костей ребенка. Образ дикой всадницы, с белой глиной на длинных волосах, скачущей вокруг погребального огня, на котором лежит ее любимый. Образ кости в теле, раны на теле ребенка, острых обломков костей; рана излечена, кровь засохла.

И Дженвала… милого Дженвала. И он был на образе, его смех, его участие, его готовность принять то, что для Таллис он что-то вроде призрака; он, как и Скатах, был тенью, за которой пришла неодолимая ночь.

Такой нежный, когда любил ее.

Даже когда его сломанное тело последовало за душой в ночной лес, он пытался сражаться: его пальцы согнулись, как если бы он пытался подать ей знак; лицо перекосилось, как если бы он пытался посмотреть на женщину у костра; и искры в глазах – мертвых глазах – слезы, которые молча говорили: я страстно хочу остаться.

Таллис посмотрела вверх, в глаза Скатаха.

– Да, – сказала она. – У меня есть образ.

Она выровняла обломок тотема и сделала из него круг; обтесала так, чтобы стал виден естественный поток линий; проковыряла глаза и рот; раскрасила, подчеркивая женщину в земле; и вот мертвое дерево начало жить и дышать.

Скатах, присев на корточки, зачарованно смотрел на саму Таллис, а не на быстрые пальцы, творившие волшебство.

– Ты действительно одержимая.

– Да.

Красный цвет для щек и крови ребенка, зеленый для тонких линий, белая глина для луны. Все из красок и охры, используемых тутханахами.

– Она уже говорит тебе?

– Она говорит со мной всю жизнь…

И вот она, призрак, женщина в земле. И снег. И память. Белая память, грязная, позорная…

Земля помнит. Снег хранит старые воспоминания.

Нежное прикосновение для нежной смерти.

Я тебя не забуду.

Она закончила. Она держала ее перед собой, глядела в ее глаза, целовала ее губы, дышала через ее рот в неведомый край, лежащий за лесом. Потом повернулась и приложила к лицу.

– Не смотри на меня ее глазами…