Лесь. Роман века

— Нет? Забыл, наверно. Все равно, решай сам, выбирай по душе. Заигрывать с этой панной или ее добродетель оберегать?

— Да я уж лучше по части добродетели. Пусть так. Ну, вроде все обсудили, можно сыграть просто так, без репетиций. Кстати, где они репетируют? Я не видел. Небось, тайком?

— Пока в госхозе, вон за этой горкой. Репетируют массовые сцены, по очереди проводят забастовку в руднике и бал в замке. Вместо нас инструктор сам читает все роли. Завтра после работы идем в госхоз и начинаем…

Председатель с тяжкими вздохами и бесчисленными предостережениями, не скрывая опасений, беспокойства и полного отсутствия доверия, лично запаковал священную реликвию и торжественно вручил ее Янушу.

— Я вас прошу… Не дай Боже, что случится… Сами понимаете… Может, лучше под охраной…

Ошарашенная группа торжественно поклялась, что ничего не случится. Снабженного многочисленными письменными инструкциями Бьерна проводили на автобус.

— А справится он? — запричитал Лесь, заразившись паникой председателя. — Пусть уж лучше едет в Варшаву, там в мастерской сделают оттиски?

— Да не дури ты голову, во вроцлавском проектном бюро им займутся, — с нетерпением ответил Януш. Метек там работает, я велел к нему идти. А до Варшавы далеко и долго.

— А может, кому-нибудь из нас лучше?…

— Исключено, все играем в спектакле. Только Бьерн может.

Вечером клуб в госхозе был битком набит сплошными актерами. На возвышении стояла Барбара с листками в руке и с большим чувством отчитывала коленопреклоненного Леся:

— Прочь от меня, пан граф. Вы, сударь, лишь дохляк, а жажду силы я, которая в народе бьет ключом.

Ожидающий своей очереди Каролек нетерпеливо покашливал, а Лесь на коленях ныл с возрастающим жаром:

— О богиня! Не говори таких слов! Ведь то не люди, то скотины!

— О, дочь моя! — гремел чуть позже председатель. — Опомнись! Встань, сударь граф! Позволь со мной в бильярдную, единственная дочь моя истерпла…

— Чего?!.. — вырвалось у Каролека с первого ряда.

— Истерпла, — повторил председатель, глядя на роль.

— Ну истерпла, значит, одервенела, замерла! — нервно пояснил автор пьесы.

А в следующей сцене Януш сжимал в объятиях раскрасневшуюся панну из обувной торговли, уверяя ее вяло и нудно:

— Мы вместе пойдем и разрушим этот вертеп зла и угнетения. Снова трое наших погибли, а тиран остается безнаказанным. Там наша цель!

Панна из обувной торговли висела у него на плече, мешая переворачивать машинописные страницы, а разгоряченный автор требовал указать цель вытянутой рукой и самозабвенным жестом; теряя по очереди то текст, то невесту из народа, Януш понемногу начал сомневаться, в самом ли деле они совершили удачную сделку.

Всю тяжесть своей роли он почувствовал, когда, стоя в обществе Барбары около соломенного мата для парников, представляющего грязную лужу, сказал:

— Панна графиня, запачкаешь обувь…

— Так перенеси меня, — прочитала в ответ Барбара.

А Януш как раз вычитал из текста, что должен смотреть вдаль, не слушая нахальную аристократку, и посему уставился на плакат «1 МАЯ — ПРАЗДНИК РАБОЧЕГО КЛАССА», уныло обдумывая, как бы ему отвертеться от роли звезды. Оставалось только сломать ногу, больше в голову ничего не лезло.

— Ну, неси меня. Чего ждешь? — читала Барбара. — Боишься?

Недовольный Януш продолжал молчать, все-таки поморщившись при мысли о сломанной ноге. Барбара оторвалась от рукописи.

— Да неси же, черт побери, чего застыл, как соляной столп!

— Таскай тебя! — возмутился вырванный из раздумий Януш. — Я что тебе, культурист?

— Вы должны панну графиню перенести! — настаивал автор.

Януш перестал артачиться. По другую сторону соломенной лужи Барбара переменила мнение.

— Хочу вернуться, — капризничала она. — Неси меня обратно…

— Послушайте, ради Бога, пан автор, вы не слишком переусердствовали? — заорал разъяренный Януш, когда Барбара потребовала тащить ее в четвертый раз. — Что я, всю пьесу буду гонять с ней по этой соломе? Сократите малость эту самую гимнастику!

— Следует показать, что даже любовь правящих классов была тяжела для народа, — поучал автор. — Эта сцена — доказательство. И вообще, не охайте при этом, вы олицетворяете мощь, крепость и физическую силу народа.

Каролек, сидючи в зале, развлекался, пока не наступил момент его выхода. Только тогда до него дошло, почему Януш согласился на столь мучительную роль пролетария. Углубившись в свой текст, Каролек открыл: primo[10] — панна из народа контактирует с братом куда чаще, чем с женихом, secundo — с начала до конца пьеса заполнена моральными сентенциями брата в количествах, превышающих человеческие возможности, и tertio — никакая память не выдержит головоломного стиля оных сентенций. При словах: «Сестричка моя любезная, дитя, кое баюкать будешь в объятьях, доживет до лучшего будущего, а мы, братья, пойдем соединяться в зное и труде!..» Каролек пришел к выводу, что из двух зол уж предпочитал бы весь спектакль носить на руках Барбару.

Однако что-либо менять было уже поздно, и группа приступила к заучиванию ролей.