Лес рубят - щепки летят

— Да отчего же не взять его в гувернеры? Кусок хлеба расчета не сделает, а комната свободная есть.

Данило Захарович зорко и строго посмотрел на жену: в его уме шевельнулись воспоминания о словах тетки.

— Я не намерен впускать в свой дом жильцами всяких сапожников, — сердито проговорил он.

— Как это мило! Зачем же было и брать его в учителя, если он сапожник? — иронически усмехнулась Павла Абрамовна.

— Ну, уж это мое дело.

— Ах, боже мой, делай как знаешь и избавь меня от сцен! — воскликнула Павла Абрамовна оскорбленным тоном. — Я ведь в доме ничего не значу и потому не имею права заботиться даже о сыне. Пусть не выдержит экзамена; пусть останется неучем, как твой милый братец, — мне все равно. Я предупреждала, и моя совесть чиста.

Павла Абрамовна заплакала.

— Да что у тебя нынче за тон! Ты забита, ты уважена, ты ничего не значишь! — вспылил Данило Захарович, хотя в душе он и одобрял смирение жены. — Дело не в том, чтобы Леонид неучем остался. Но взять в дом чужого человека — не шутка; на подобный шаг нельзя вдруг решиться.

— Ах, да и не решайся совсем! Уж испытала я, что значит чужой человек в доме. За себя я буду очень рада, если у нас не будет никаких гувернеров и гувернанток!

— Ну, матушка, ради тебя не стану же я оставлять детей без образования!

Павла Абрамовна встала и направилась в другую комнату.

— Да ты говорила об этом с Карлом Карловичем? — спросил Данило Захарович.

— Как же я стану говорить, когда я не знаю, желаешь ли ты этого, — ответила Павла Абрамовна.

— Ну да, — серьезно задумался Данило Захарович. — Ты его попроси завернуть ко мне в кабинет, когда кончит урок.

Прошло дней пять или шесть, и Карл Карлович был уже гувернером в доме Боголюбова. Это был юный, похожий на застенчивую девушку немец с полными и розовыми щеками, с мягкими черными волосами, с ямками на щеках, с мягкой улыбочкой и детски-невинными карими глазами. Предупредительность, веселость среди веселого кружка, печальная мина среди опечаленных собеседников, способность краснеть при каждой двусмысленной фразе, почтительность в отношении к старикам и заслуженным лицам и благодарность за каждый ласковый взгляд, за каждую ничтожную услугу — все это привлекало к юному Таблицу сердца людей. Еще в гимназии он получил названия «красной девушки» и «сдобной булки». Но в университете уже первокурсники стали как-то подозрительно смотреть на него, когда он краснел при каждой несколько скоромной фразе, тогда как его глазки подергивались словно маслом. Еще подозрительнее смотрели на него, когда он неожиданно попал в дом профессоров и разных аристократиков студентов, когда он, сын разорившегося булочника, стал щеголять в дорогой одежде и появляться в первых рядах кресел в балете. Но хотя на него и смотрели подозрительными глазами, однако он как вполне чистый и невинный человек не замечал этих взглядов и радушно, крепко пожимал руки тех, у кого шевелились в голове самые грязные подозрения на его счет. В дом Боголюбова он попал по рекомендации одного из студентов, родственника Гиреевой. Боголюбов после намеков тетки стал пристальнее вглядываться в Таблица, но зоркие глаза Данилы Захаровича встречали только прямодушный, детски чистый взгляд честного бурша и невольно принимали мягкое выражение покровительственной улыбки. Даыило Захарович даже повеселел, когда было окончательно решено, что Таблиц переедет к ним в дом. Иметь при себе подобное чистое и мягкое существо в качестве наставника детей и постоянного собеседника — это немалое счастие. Может быть, это благодушное настроение продолжалось бы долго, если бы Данило Захарович не вздумал посещать свою тетку. Старуха, поместившаяся у «добрых людей», не переставала пилить племянника и нашептывать ему про жену. Она, решившись «доехать» жену племянника, опять указывала ему на необходимость смотреть за женой и немцем и добилась того, что зоркий и строгий Данило Захарович обратил все свое внимание на юного немца. В отношениях Павлы Абрамовны и Карла Карловича, по-видимому, не было ничего особенного; посторонний человек не мог бы найти в них ничего подозрительного, но, вглядываясь в эти отношения ежедневно, можно было уловить в них кое-что, ускользавшее от случайного наблюдателя. Во-первых, Данило Захарович стал замечать, что Павла Абрамовна каждый день выбирает для Карла Карловича лучший кусок за обедом.

— Что это ты, матушка, ухаживаешь за ним и подсовываешь ему все лучшее за столом? — строго заметил Боголюбов жене.

— Да ведь он чужой человек, и если не предложишь ему хорошего куска, так он из совестливости возьмет какую-нибудь кость, — отвечала Павла Абрамовна. — Ты знаешь, какой он застенчивый.

— Ну, а все-таки ухаживать нечего!

— Извини, я не знала, что тебе неприятно, когда я стараюсь сделать приятным наш дом посторонним людям. Ты, вероятно, хочешь, чтобы мы все лучшее обирали сами, а посторонним оставляли объедки. Это будет очень прилично!

Павла Абрамовна говорила таким ироническим тоном, что зоркий Данило Захарович понял, как нелепа была его выходка.