Лес Рук и Зубов

— Союз ошибался, — говорит Джед. — Главное не выживание. Главное любовь. Стоит ее познать, как жизнь сразу обретает смысл. Когда ты каждый день просыпаешься с любовью в сердце, когда тебе есть чем утешиться в грозу или после дурного сна, когда от всех этих ужасов можно легко укрыться, когда любовь наполняет тебя доверху, так что не передать словами…

Он качается вперед и назад, по лицу струятся слезы. Нечестивые вокруг нас продолжают стонать.

Я думаю о Трэвисе, о его обещании прийти за мной.

— Я знаю, что такое любовь, — говорю я. Не столько брату, сколько самой себе.

Уголки его губ приподнимаются почти в улыбке.

— Нет, ты не можешь знать.

Я хочу возразить, но он останавливает меня жестом и напористо продолжает:

— Знай ты, что такое любовь, ты бы не просила меня убить жену. Ты бы понимала, что от любви так просто не отказываются. И что убить ее ты не сможешь. Никогда.

Я делаю шаг навстречу. Мне все еще страшно, Джед сейчас как раненый и загнанный в угол зверь: от любого моего слова он может снова взорваться. Мне страшно, но я хочу его утешить.

— Джед, у тебя нет выбора. Она опасна.

Он будто не слышит меня, не понимает моих слов.

— Я только хотел провести с ней еще один день, — взмолился он. — Всего один! Сделать вид, что она не заражена, что Нечестивых вообще нет на белом свете. Один день, чтобы запомнить ее.

— Но зараза…

— Укус совсем маленький, Мэри, — говорит он, чернея лицом. — Два-три дня у нее есть. — Голос Джеда становится глухим и равнодушным. — Зараза распространяется очень медленно. Я все-таки Страж — и знаю, что происходит с зараженными живыми. Я вижу симптомы. Знаю, на что обращать внимание. Он сглатывает слюну. У Бет еще есть время.

Я вглядываюсь в чащу. Невозможно поверить, что Бет скоро станет одной из них. Станет Нечестивой.

— Прошу, Мэри! Позволь мне провести с женой еще один день. Если ты действительно любила, тогда ты понимаешь, как это для меня важно.

Я киваю, не успев даже сообразить, что творю. Джед подбегает и стискивает меня в объятиях. Но я все думаю и думаю о том, что он сказал о любви. Даже когда он бросается догонять остальных, догонять свою жену.

Я прячу лицо в ладонях. В голове грохочут слова Джеда. Чувство вины раздирает мне вены, я вновь и вновь задаюсь вопросом: действительно ли я люблю Трэвиса? Ведь я сдалась. Обручилась с Гарри. Предательство залегает у меня под кожей холодным свинцом.

XVIII

Я сдерживаю свое обещание и ничего не рассказываю остальным про Бет. Но глаз с нее не спускаю и слежу, чтобы Джед от нее не отходил. Пусть он не готов убить жену, я-то готова хоть голыми руками, если придется.

Вечером, когда солнце прячется за верхушками деревьев, тропа наконец расширяется и выходит на круглую поляну. Мы все облегченно вздыхаем: можно хоть ненадолго перестать бояться, что кто-нибудь из нас оступится и попадет прямо в лапы Нечестивых. Посреди поляны стоит деревянный сундук, окованный железными обручами, большой и длинный, с ржавым амбарным замком на одном боку. Аргус обнюхивает его, возбужденно скача вокруг и виляя хвостом.

Мы все собираемся вокруг сундука, и тут я замечаю, что на крышке высечены какие-то буквы. Я смахиваю с них палые листья. «XVIII».

На ум тотчас приходят другие буквы, которые Габриэль оставила на оконном стекле: «XIV».

— Что это значит? — спрашиваю я Джеда.

Он пожимает плечами:

— Какая разница?

— Это Стражи вырезали? — осторожно спрашиваю я.

— Нет, сундук был здесь всегда. Сестры рассказали нам про него и велели регулярно обновлять запасы продуктов.

— А ключ? — спрашивает Гарри.

Джед вновь пожимает плечами:

— Знаешь, я как-то не подумал его захватить.

Я отворачиваюсь, прячу лицо и подавляю смешок.

Гарри начинает колотить по замку топором, и после третьего удара тот слетает. Внутри оказываются два кожаных меха с водой, два свертка с продуктами и еще два обоюдоострых топора. Их берут Джед с Трэвисом.

— Давайте заночуем здесь. Тут хоть места побольше, чем на тропе.

Мы все соглашаемся, радуясь, что не придется ютиться на узкой тропинке между заборами. Мужчины начинают разбирать сундук, чтобы развести костер, а мы с Кэсс готовим скудный ужин.

За едой мы почти не разговариваем. Я наблюдаю, как огонь пожирает доски с буквами, и вспоминаю Габриэль: как она выглядела той ночью, когда я увидела ее в окне собора. Длинные черные волосы обрамляли лицо, одновременно бледное и темное, как луна, висящая над самым горизонтом. Тогда она еще была человеком. Обыкновенной девушкой, глядящей в окно на тропу, что обещала привести ее к новой жизни.

Ночью, засыпая в обнимку с Аргусом, я вижу сон про Кэсс и Джейкоба. Они оба живы, только почему-то стоят по одну сторону запертых ворот, а я — по другую. В ушах отдаются стоны Нечестивых, но я не знаю, пришли они за мной или за ними.

Кэсс открывает рот и визжит. Я сразу просыпаюсь и понимаю, что все еще слышу эхо ее крика. Аргус под моей ладонью утробно рычит. Я вскакиваю и ищу глазами Кэсс; та снова кричит и показывает куда-то пальцем.