Лес Рук и Зубов

Лишь когда это слово «обручили» срывается с моих губ, я понимаю, что сказала лишнее. Такое чувство, что отдельные буквы слова повисают в воздухе, как капли жира на поверхности бульона. Как данное обещание, которое нужно сдержать. Я смотрю Трэвису в глаза и вижу в них печаль. Горькое осознание, что, сколько бы мы ни прожили в этом пузыре, отгородившись от остального мира, у нас с Гарри есть общее прошлое. Нас связывают прочные узы.

— Трэвис… — Я не нахожу слов, чтобы успокоить его и все исправить.

— Что ты ему ответишь? — заполняя пустоту, спрашивает он и отдает мне бумажку.

— Не знаю, — говорю я.

Это чистая правда. В глубине души мне хочется написать Гарри длинное письмо и обо всем рассказать. В глубине души я помню нашу крепкую детскую дружбу, и церемонию Обручения, и ночь после… Я помню, как близки мы были к тому, чтобы навсегда стать мужем и женой.

Удивительно, но мне вдруг становится очень одиноко.

Это ужасно, я не должна так думать, тем более при Трэвисе. При Трэвисе, от прикосновений которого у меня колотится сердце и покалывает ладони. При Трэвисе, чье дыхание я слушаю по ночам, чей пульс отбивает ритм моей жизни…

Я роняю бумажку, и она с тихим шорохом опускается на деревянный пол. Трэвис оборачивается и хочет ее поднять, но я останавливаю его, сажусь рядом на пол и заглядываю ему прямо в глаза. Скольжу пальцами по лицу, вспоминая первый раз, когда смогла позволить себе такую свободу.

Моя близость мгновенно на него действует: я слышу это по сбившемуся дыханию, вижу по приоткрытым губам. По трепету ресниц, по застилающей глаза дымке желания…

Трэвис притягивает меня к себе, мимолетно касается губами и прижимает мою голову к плечу. Его объятия крепки, и я сразу понимаю, как сильно он во мне нуждается. Я замираю на груди у Трэвиса, позволяю ему зарыться в мои волосы. И закрываю глаза, по-прежнему чувствуя себя одинокой и потерянной. Отчасти я до сих пор не знаю, на какое будущее мы можем рассчитывать, сможем ли обрести здесь счастье. Да и разве имеем мы право на него рассчитывать, если, кроме нас, на свете никого не осталось? Ведь на нас лежит бремя огромной ответственности: мы обязаны продолжить род человеческий и заново отстроить мир.

Эта ответственность ложится мне на плечи неподъемным грузом. Ответственность за Трэвиса, за Аргуса, за Гарри, с которым я обручена: эти узы по-прежнему нас связывают, хотя мы и не успели завершить церемонию Браковенчания. Кажется, что этот груз — этот страх неудачи — вот-вот проломит мне грудь.

Я выскальзываю из объятий Трэвиса и ухожу не оглядываясь: не хочу видеть его вопросительный взгляд. Он не пытается меня остановить.

Я начинаю лихорадочно искать в доме бумагу, а затем дрожащими руками отношу небольшую стопку чистых листков в одну из спален наверху.

Я смотрю на белый лист, и меня сразу захлестывает волной слов, но я не знаю какие выбрать. Как передать смятение, что сжигает меня изнутри? Тогда я начинаю просто выплескивать все, что во мне накопилось, о чем я молчала, но давно хотела сказать Гарри. А потом Трэвису. Джед и Кэсс. Маме, папе, своей судьбе. Я спешно заполняю листы корявыми буквами, размазывая чернила и не обращая на это внимания.

Закончив, я отношу всю стопку на чердак и сажусь у стены, поставив рядом ящик со стрелами. Дрожащими, перепачканными чернилами пальцами я начинаю оборачивать каждую стрелу бумагой и перевязывать леской, которую нашла в коробке для рукоделия.

Затем я выхожу на балкон и прицеливаюсь. Всех детей в нашей деревне учили обращаться с оружием, и стрелять из лука тоже. Привычным движением я натягиваю тетиву, скольжу пальцами по древку и заряжаю стрелу. Надеюсь, бумага с леской не повлияют на траекторию полета…

Я отпускаю тетиву, и она с резким звоном возвращается на место, выбрасывая стрелу в воздух. Та летит по дуге и вонзается в голову Нечестивой.

Нечестивая падает и не встает. Я беру следующую стрелу с посланием и тоже отправляю ее в толпу мертвецов. Вновь и вновь я загоняю свои слова в головы Нечестивых, но они продолжают наступать, как ни в чем не бывало. Голод заставляет их двигаться дальше, перешагивая через обездвиженные трупы своих собратьев.

К тому моменту, когда у меня остается единственная стрела, на земле лежит двадцать поверженных Нечестивых. Но это лишь капля в море. Их даже не видно в толпе.

Я беру последнюю стрелу с запиской и выпускаю. Она летит прямо и вонзается в доски у ног Гарри, который все это время наблюдал за моей охотой.

Он наклоняется и снимает записку с древка, оставляя стрелу на месте. Разворачивает и читает. В письме я сообщаю, что у нас все хорошо, и спрашиваю, как они поживают. Не задумывались ли они о побеге?

И жду ответа.

XXV

— Они скоро прорвутся, — объявляет Трэвис, когда я возвращаюсь в дом.

Он сидит за пустым столом в просторной комнате на первом этаже и смотрит на дверь. Аргус замер рядом на полу, и Трэвис рассеянно чешет ему за ухом. Мы оба слышим толчки и царапанье Нечестивых, они не стихают ни на минуту.