Лес шуметь не перестал...

Завалившись после работы отдохнуть, Захар проспал до позднего вечера. Проснувшись, пошарил, по карманам в поисках табака и, закурив, долго сидел в темноте на свежих стружках, напоминавших смолистым запахом присурский сосновый бор. Старательно потушив цигарку на ладони, чтобы не обронить искорку на сухие стружки, Захар накинул на плечи фуфайку и вышел дать корм лошадям. Апрельская ночь легкой свежестью, еле уловимыми шорохами, лаем беспокойных псов манила Захара из тесного салдинского двора. Кончив дело, он вышел за ворота и остановился, раздумывая, в какую сторону пойти. Вечерние гулянья не привлекали его. Изредка бывая на них, он неизменно оставался безучастным, за что и прослыл нелюдимым. Мать говорит, что он пошел в отца. Но каков был отец, Захар не помнил, да и старшие братья почти не знали его. Всю свою жизнь он провел на Волге, сначала бурлаком, потом грузчиком, где-то там и успокоил свои кости.

Движением плеч Захар поправил фуфайку и стоял у ворот, занятый своими мыслями. Вспомнились слова Пахома: «Тебе надо учиться». Пахом настойчиво уговаривал его пойти с ним в пастухи, но Захар наотрез отказался. «Любую работу буду выполнять — только не эту». Пахом всегда был против того, что Захар батрачит у кулака, укорял его: «Не хочешь пасти общественный скот, так ломай хребет на кулака, умножай его богатство…» Захар ничего не отвечал на это. Он и, сам хорошенько не знал, кто из них прав. Весь мир для него заключался в Наймане, где издавна утвердилось как закон: нет ничего своего, работай на другого, если не хочешь помереть с голоду. Часто у него пробуждалось смутное желание раздвинуть межи этого узкого мира, но как это сделать, он не, знал, и не с кем было посоветоваться. Иногда найманские жители ему казались навозными жуками, каждый из них слепо ковырялся в своей куче, а вот у него, Захара, не было даже собственной кучи, приходилось ковыряться в чужой. Он как-то раз об этом сказал Пахому, но тот плохо понял его и ответил совсем не то: «Человека жуком назвать нельзя, человек — тварь разумная. Вот твой хозяин, правда, немного похож на жука…»

Постояв еще немного, Захар направился вдоль улицы в противоположную сторону от хоровода. Избы, с примыкающими к ним дворами, казались сплошным нагромождением бесформенных серых куч. Луна не показывалась, и только частые звезды поблескивали зеленоватыми светлячками в темноте ночного небосвода. Огромный ковш Большой Медведицы запрокинулся и повис ручкой вниз. Чем дальше по улице шел Захар, тем становилось тише и по-ночному спокойнее. Он машинально свернул в один из проулков и пошел по направлению к верхней улице. Не хотелось никого видеть. Одному лучше. Вот так идти, думать обо всем, что взбредет в голову, и ничего не желать. На повороте тропинки, которая шла за огородами, он неожиданно столкнулся с парочкой, Захар хотел пройти мимо, но парень загородил ему дорогу и, заглядывая в лицо, окликнул:

— Ты меньшой Гаруз? Чего один бродишь?

Это был сверстник Захара, сын Лабыря Николай. Найманские девушки любили его за черные глаза и белые как лен кудри.

— Недаром тебя нелюдимым называют, — продолжал Николай. — Пойдем с нами. Посидим где-нибудь. У тебя табак есть?

— Найдется.

— А то я целый вечер не курил.

Они подошли к низенькому, полусвалившемуся плетню.

— Вот я думаю, Захар, — заговорил Николай, поудобнее устроившись на плетне, — надо в город подаваться. Говорят, там разные училища открываются и нашего брата, крестьянина, безо всякого принимают. Чего мы здесь киснем, в Наймане?

— Я грамоту не знаю, — не сразу ответил Захар.

— А что грамота: теперь не те времена. Вот я вчерась газету в Совете видел, так в ней прямо написано: «Рабоче-крестьянская молодежь — за учебу!» Это как раз о нас с тобой говорится. Ты, к примеру, работаешь у Салдина, стало быть, рабочий, ну а я к крестьянам отношусь. Здорово написано. Весь вечер читал.

— Я не рабочий, я батрак, — возразил Захар.

— Ну, а батрак разве не работает?

— Рабочими называются те, которые в городе живут.

— Откуда ты знаешь? — с недоверием спросил Николай. — Вот в газете, которую я читал, об этом там ничего не говорится.

Захар промолчал и, раскуривая боком горящую цигарку, заговорил как бы сам с собой:

— Крепка в нас найманская привычка: сидим на месте, пока силой не потянут, как редьку с грядки.

— Это к чему ты?

— Хотя бы к тому, что вот говорим с тобой, а сделать ничего не сделаем.

— Ну, это ко мне не относится. Я, брат, человек решительный, сказал — и все тут.

— А девок своих на кого оставишь? — пошутил Захар. — Сколько их по тебе плакать-то будут!

— Девки что, девок и в городе хватает.

— В городе и красавцев таких, как ты, полно, а в Наймане ты один. Что они без тебя будут делать?

— Я с тобой о деле, а ты смехом, — обиделся Николай.

Он с досадой кинул в сторону недокуренную цигарку и, проследив, куда она упадет, сказал девушке:

— Иди затопчи.

Та покорно повиновалась.

— Пойдем проводишь, а то уже поздно, — сказала она, возвращаясь.

— Погоди ты, — отмахнулся он от нее и опять заговорил с Захаром. — Значит, ты не хочешь ко мне в напарники? А я рассчитывал на тебя.