Лес шуметь не перестал...

Из задней избы проворно вышла старуха Салдина, словно ожидавшая этих слов Гавриила.

— Посидите, бачка, еще немного, яичницу жарить поставила, сейчас готова будет. Кондратий, — обратилась она к сыну, — достань стаканы.

— Спасибо, матушка, это я так сказал, чтобы пощекотать скупого хозяина, — ответил Гавриил, направляясь к двери.

— Ах, грех какой, сейчас готова будет яичница… — торопливо говорила старуха, выкатываясь за попом в заднюю избу.

— Слышал, кум? — пропищал Лаврентий, когда за попом и старухой захлопнулась дверь.

— Это я давно знаю, — сквозь зубы процедил Кондратий и беззвучно засмеялся.

Подобные разговоры между кумовьями происходили и раньше, однако они всегда прерывались где-то на середине. Многое оставалось невысказанным. Каждый из них остерегался вывернуть наизнанку душу, высказать все, что накопилось потаенного за годы бесполезной и скрытой от всех борьбы. Самого главного касались только намеками, чтобы выведать мысли другого. Смело высказанные попом Гавриилом слова сблизили их, они поняли, что каждый из них думал то же самое.

2

Как-то раз к Кондратию зашел его сосед Артемий. Кондратий только что вернулся из города: ездил доставать для своего движка горючее, но вернулся с пустыми бочками. Немного обогревшись после длинного пути по первой санной дороге, Кондратий подсел было к столу и, велев матери подать что-нибудь закусить, откупорил привезенную из города литровку русской горькой. Ввалился Артемий. Седые волосы его были всклокочены. Он сразу же шагнул к столу, увидев в руках Кондратия бутылку.

— Никак, настоящая, — хрипло произнес он, и его глаза посветлели. — Давно я ее не пробовал. Все эту дрянь глушу…

Кондратию ничего не оставалось, как пригласить его к столу.

— Ты в самый кон, сосед, — сказал он.

Артемий почмокал губами, ожидая, когда нальют. Но Кондратий не торопился. Он поставил водку на стол и, облокотившись, заговорил, о своей неудачной поездке в город.

— Во всем прижимают нашего брата, сосед. Куда ни сунься — эта кипирация. Хотел достать горючего для движка, ан нет — отпускают только потребительским обществам…

Но у Артемия не было охоты разговаривать о чем-либо. Он мрачно поглядывал на водку и наконец не вытерпел, сказал:

— Налей, что ли. Чего ты ее держишь на столе?

— Налью, Осипыч, только не советовал бы тебе пить.

— А-а, все одно, — тряхнул он головой. — Моя песенка спета.

— Ну нет, я на это не согласен, так просто не хочу поддаваться, до последнего буду добиваться своего.

— А толку что?

— Не все с толком делается, Осипыч, а драться надо.

Последние слова Кондратий процедил сквозь стиснутые зубы. Налил два стакана, один поставил перед Артемием, остальную водку убрал в угол под образа. Артемий, не дожидаясь его, тут же жадно выпил, последним глотком с удовольствием прополаскивая рот. Потом он положил на язык щепотку соли и стал ее сосать, словно сахар. «И правда, твоя песенка спета», — подумал Кондратий, глядя на Артемия. Ему вдруг стало жаль соседа, ведь они век живут бок о бок. Кондратий тряхнул головой, отгоняя грустные, непрошеные мысли. На пухлую волосатую руку капнула теплая слеза. «Что это со мной!» — подумал он и, немного помедлив, потянулся в угол за водкой. Налил еще, чтобы отвлечь себя от этих мыслей. Артемий оживился и подставил стакан.

— Потолкуем о чем-нибудь? — сказал Кондратий, но Артемий махнул рукой.

И как ни старался Кондратий, разговор не завязывался, словно не о чем было говорить. А может быть, это так и есть. Под конец Артемий все чаще стал поглядывать в сторону водки, однако Кондратий больше не наливал. Старуха хотела зажечь лампу, но Кондратий остановил ее.

— Пора спать, не надо, и сосед сейчас домой пойдет.

Артемий тяжело поднялся и ушел, не прощаясь. Кондратий даже не встал, чтобы проводить соседа. Во всем теле чувствовалась усталость. Его клонило ко сну. Он положил отяжелевшую голову себе на руки и через минуту заснул.

В избе было совсем темно, когда Кондратий проснулся от возгласа матери.

— Что же ты спишь за столом? — говорила старуха, снимая с лампы пузырь и приготовившись зажечь свет.

— Елена где? — спросил Кондратий, с трудом вылезая из-за стола.

Спина его одеревенела от холода, сочившегося сквозь щели окна, он долго тер ее.

— Пошла, что ли, куда?

— Елена сама знает. Вышел бы во двор скотину проведать, а то собака чего-то разлаялась, словно кто чужой ходит.

— Только ей и делов лаять, — буркнул Кондратий, направляясь к кровати. — Разбери постель-то, лягу.

— На двор, говорю, выйди! — настаивала мать.

— Чего ты меня на двор гонишь?..

Кондратий в нерешительности остановился. В словах матери он уловил затаенный намек. Наконец он решил выйти на лай собаки.