Лес шуметь не перестал...

— Надо посмотреть, как там у тебя живет твой работник Егор Петухов, — продолжал Канаев. — Сколько ты ему платишь за работу? До сих пор у тебя с ним нет договора. И в ческе человека держишь. Или у тебя там уже не ческа теперь, а мельница? Но это все равно…

Кондратия словно по лбу стукнули. Он силился что-то сказать, растерянно моргал веками и все пятился назад. В Совет пришли посетители, и Канаев отвернулся от него. Кондратий отошел к самой двери. Кривая бесцветная улыбка появилась на его тонких губах. Чтобы скрыть ее, он провел ладонью по бороде и осторожно, словно тайком, вышел в сени. «Нет, с ним пива не сваришь», — думал Кондратий, торопясь домой.

Упоминание о работниках никак не выходило из его головы. Как только пришел домой, Кондратий позвал Егора.

— Копаешься все?

— Приходится; Кондратий Иваныч. Двор у тебя большой, две лошади, коровы, овцы, только успевай за ними догладывать. — Егор, немного потоптавшись на месте, добавил: — Прибавил бы еще с полпудика…

— С полпудика, говоришь? — перебил его Кондратий. — Сдается, и пуда многовато. Захар Гарузов жил за пуд и все хорошо справлял…

Кондратий, заложив руки за спину, прошелся по избе, обдумывая, как выпроводить работника.

— Вот что я тебе скажу, — заговорил он наконец, остановившись перед Егором. — Работал ты неплохо, и сделанное тобой не забуду, за последний месяц вместо пуда я тебе два отвешу.

— Почему за последний? — удивился Егор. — Или думаешь вместо меня другого взять?

— Зачем другого? Сам буду справлять дела по двору. Теперь видишь, какие времена пошли, и добро злом оборачивается. Если тебя кто-нибудь будет спрашивать, сколько я тебе заплатил, скажи, что даже лишний пуд отвесил.

— Выходит, теперь мне домой уходить? — дрогнул Егор. — Оставил бы ты меня до весны, а то хлеба у нас не хватит до нового урожая…

— Помогу тебе, помогу, — заторопился Кондратий. — Потом как-нибудь зайдешь, я тебе отвешу два пуда, не бойся, за мной не пропадет.

А вечером он жаловался куму Лаврентию:

— Конец приходит, кум. Теперь все самому приходится делать, работников держать нельзя. А как же при моем хозяйстве без работников?

Он взглянул на мать.

— Ты бы подала нам закусить что-нибудь да сама бы убралась отсюда. Чего торчишь?

Старуха Салдина обиделась:

— Мешаю тебе, сынок? Вот скоро умру, тогда уж вам с женой вольно будет.

— Это с чего ты? — спросил Кондратий. — Мы, может, с кумом поговорить о чем-нибудь хотим.

— Все с того же. Постарела, теперь не нужна. Ты, сынок, не матери бойся, а жены своей, змеи, бойся. Знаю, о чем у вас будет разговор, хоть ты и скрываешь от меня.

— Какой разговор? — сердито оборвал ее Кондратий. — Чего ты мелешь? Говорят тебе: подай на стол что-нибудь.

Кондратий кряхтя встал, из посудного шкафчика достал начатую поллитровку водки, стакан и опять направился к столу.

— Не часто ли прикладываешься, кум, к этому зелью? — сказал Лаврентий. — Смотри, кабы по дорожке Артемия Осипыча не пойти.

— Нет, это я ногу натирал, помогает. Давай выпьем до стаканчику.

Лаврентий не отказался. Выпив по стопочке, они стали откровеннее. Каждый исподволь выкладывал, что таил в душе.

— Догадываюсь, кум, что и ты вынашиваешь одну неотвязную мысль, которая и мне покою не дает, — заговорил Кондратий, наливая по второй.

— О Канаеве? — пискнул Лаврентий.

— О ком же еще?

Кондратий, помолчав, сказал:

— Может, нам как-нибудь вместе собраться поговорить об этом? Дурнова пригласить, Платоновых? Все нашего поля ягоды…

— С кем другим, только не с Платоновыми, — отмахнулся Лаврентий.

— Ты все из-за этих стульев на них сердишься? Пора уже забыть.

— Не только в стульях дело. Архип кооперацию строит! Теперь он с Лабырем пошел лес рубить, мельницу будет строить. Нет, от таких людей надо подальше держаться, этот человек не наш.

— Как же ты еще зелен, кум. Знаешь ли ты, зачем вошел в эту кипирацию Платонов? Не знаешь? Я тебе скажу: чтобы ее поджечь изнутри. Ты пробовал снаружи…

— Типун тебе на язык, кум! Ничего я не пробовал… — испуганно отозвался Лаврентий.

— Иди, кум, кому-нибудь другому рассказывай.

Они посмотрели друг на друга: один — насмешливо, другой — немного растерянно.

— Про Канаева вон не боишься говорить со мной, а тут скрываешь, — сказал Кондратий, и Лаврентий вздохнул с облегчением.

— Думаешь, заподозрят явлейских лавочников? Ну, хватит об этом. Спалишь одно — построят другое. Давай о деле говорить… Время подошло, кум! Больше ждать нечего.

Он говорил шепотом, склоняясь к самому лицу Лаврентия. Тот смотрел на блюдце с солеными грибами и чертил вилкой по краю блюдца.

— Я вчера с Васькой говорил, — помолчав, сказал Лаврентий.

— Васька тут при чем? — удивился Кондратий.

— Он нам поможет в этом.

— Поможет тебе этот хлюст в тюрьму сесть. Нет, нет уж, кум, от Васьки подальше держи эти мысли.

— Ты его не знаешь: за деньги он на все готов, отца родного не пожалеет. Сунем ему с тыщу, не только Канаева — всех перестукает.

Кондратий молча что-то обдумывал. Затем вдруг встал из-за стола и, протягивая куму руку, живо заговорил: