Лес великого страха

Топор вздернуло в воздух, словно былинку. Оружие просвистело в воздухе, направляясь на встречу с бронированной шеей ящера. Эльф знал, где расположены огненные железы ящера, и хотел разбить их, лишить Шэда возможности сделать выдох. Никогда еще Квалмэхтар не испытывал такого наслаждения. Возможно, именно это и подвело мага. Или же причина была в том, что мишень хотя и была большой, но все же не была неподвижной.

Некромант промахнулся. Вместо шеи топор угодил в плечо гросайдечи. Ящер взревел.

Сложно перерубить кости дракону; но гномовский боевой топор – как раз то оружие, которым это можно сделать.

Гросайдеч выдохнула последний раз и осела в собственное пламя. Словно птица феникс, которая, по рассказам, водится в Сюркистане. Но в отличие от феникса, гросайдечи предстояло не возродиться в огне, а погибнуть в нем.

А Квалмэхтар в чертоги Ящера совсем не торопился. Губы некроманта чуть дрогнули в коротком, звучном слове. Маг успел призвать тот единственный щит, перед которым останавливается даже огонь – потому что огонь, как и силы других стихий, относится к силам Жизни.

Но щит из Цин не ограждал своего обладателя от действия материальных объектов. Гросайдеч раздавил пылающий фургон, и оттуда на Квалмэхтара вывалился огромный, окованный железом сундук.

Некромант на краткий миг снова ощутил свое тело – теперь это был клубок, скрученный из нитей боли – и перестал чувствовать что бы то ни было.

Пламя нежно лизнуло повозки и тела, мертвые и еще живые. Мертвым было уже все равно, а вот живым было не выдержать таких ласк. Крики сгорающих заживо троллей взмыли к небесам, серым и пустым.

Но всего каравана, фургонов, их возничих и лошадей, огню хватило только, чтобы раздразнить аппетит. Тряпье тентов и дерево днищ пламя сожрало мигом. Отшатнулось от золотых слитков из рассыпавшихся в пепел сундуков, побрезговало мечами и кольчугами, скрывавшимися за мягкими боками холщовых мешков. Огню надо было набраться сил, чтобы насладиться столь великолепной, но твердой закуской. Пламя коснулось своим дыханием тел ведьм, таких аппетитных и мягких, попробовало на зуб колья забора – сухость и горечь, но чтобы оттенить вкус, сойдет. Вгрызлось в каменные ступеньки таверны и недовольно отступило – на время, не навсегда. Сначала можно было заняться телом своего создателя, в котором под жесткой броней пряталось нежное, мягкое черное мясо. Стальные ребра фургона, разорванного гросайдечью, впились в его тело подобно шампурам, и это только добавляло пикантности блюду.

Но попробовать его огню было не суждено.

На двор таверны обрушилась стужа, лютая, беспощадная стужа лихолесских зим. О, она могла не только разорвать птицу на лету. Стужа остановила веселую пляску пламени и прикончила огонь быстрее, чем Карина успела вздохнуть. Последний раз взметнулись и опали языки умирающего пламени. Под бледным от рассвета небом остались только тела, зола и пепел.

Заполучить стратегический груз Ежам не удалось.

К черному телу гросайдеча метнулась чья-то фигурка. Карина узнала Сташи.

– Не-е-е-ет! – так, что стало больно ушам, закричала вампирка.

Сташи обхватила голову дракона руками.

Магнус стряхнул с себя отвратительные ошметки – все, что осталось от тролля. Гоблин сел и заморгал. Морана стояла над разорванным надвое телом горгульи. По лицу суккуба текли слезы. Рядом с Мораной обнаружилась Хэлл. Лицо гномицы толстым слоем покрывала сажа; но две светлые вертикальные дорожки от внутренних углов глаз к подбородку уже расчертили эту черную маску.

– Я видела плачущих вампиров и раньше, – пробормотала Карина. – Но я не думала, что когда-нибудь увижу плачущего суккуба…

– Я думаю, что это многие видели, – очень тихо ответила Светлана. – Как и плачущего гнома. Но подобное зрелище очень сложно пережить…

И прежде чем ведьма успела понять, на что намекает подруга, вокруг наступила мертвая тишина. Неземной холод разлился по двору таверны. Мандреченка почувствовала, как замирает сердце в ее груди. Карина увидела, как иней покрывает ресницы Светланы, как чернеют губы подруги.

Магнус с трудом поднялся на ноги. Жуткий мороз ломал тело гоблина, но он знал, что должен встать. Магнус обнял Морану. Холод обжег его, гоблину вспомнилось, как он в детстве сдуру лизнул железное ведро, висевшее на цепи у колодца. Детское ощущение по сравнению с тем, что он испытывал сейчас, было все равно что поцелуй по сравнению с оплеухой. Магнус приблизил губы к уху подруги и, из последних сил ворочая немеющим языком прошептал:

– Накажи меня одного, Морана, это я виноват во всем, я же не знал…

– Но я знала, что так будет, – негромко отвечала хозяйка таверны. Каждое ее слово болезненным эхом отдавалось в груди каждого, кто ее слышал.

– Знала… – продолжала суккуб. – Ах, никого и никогда я не смогла спасти своим знанием… Газдрубала была его последним ребенком… Она единственная выжила из пятерых крылатых щенков…

Карина почувствовала, как у нее слипаются глаза. Невыносимый, жгучий холод, постепенно превращался в ласковое, приятное, но в то же время мучительное тепло…