Лёшенька. Часть вторая

Продотряд из тридцати человек прибыл рано утром, когда мать жарила лепёшки с припёком на чугунной сковородке. Возле дома остановилась каурая лошадь с санями, послышались чужие голоса и громкий стук в ворота:

– Хозяева, открывай!

Выгнулась дугой и зашипела испуганная Зайка. У Яшки чай затвердел в горле, он поперхнулся и раскашлялся. Мамка метнула быстрый взгляд на Лёшу, набросила тулуп и пошла открывать. В окно они видели, как во двор зашли двое молодых солдат в полушубках и с ружьями за плечами. Козырнули, поздоровались.

– Где хлеб храните?

Мать охнула и слегка побледнела:

– В амбаре…

– Пройдёмте, хозяюшка.

– Трое деток… мужа убили… – лепетала мамка.

Лёшка сорвался из-за стола, натянул валенки и тулупчик и выскочил за порог. Яшка опомнился и метнулся за ним.

Солдаты деловито вошли в небольшой темноватый амбар, освещавшийся маленьким окошком под самым потолком, и откинули крышки ларей. Оттуда пахнуло пустотой, холодом и мучной пылью. Внутри ларя со слабым попискиванием бегал от одного угла к другому серый мышонок.

– Пусто, – сказал солдат.

– Нам к такому не привыкать, – хлопнул крышкой другой. – Где зерно и мука?

Испуганная мать указала рукой в угол амбара, где стояли мешки с зерном.

– Это что, всё? Не богато.

Солдаты штыками протыкали земляной пол, пытаясь нащупать спрятанный хлеб, искали во дворе, в сараях, в подполе… Забрали два мешка зерна, лукошко яиц, приготовленное мамкой для продажи, и полмешка картошки из погреба.

– Держите. Не за так берём, государство платит, – сказал солдат и подал мамке выписанную квитанцию. – А где у вас уборная?

У Яшки кровь отлила от лица. Сейчас солдатик пройдёт в отхожее место, увидит следы вчерашних раскопок и догадается, что это неспроста. Вот тогда они будут искать гораздо внимательнее.

– Я покажу! Идёмте, дяденька, – потянул за рукав Лёшка, – вот по этой дорожке идите…

Солдат пошёл по расчищенной тропинке и скрылся за дверью деревянного туалета, не оглядываясь по сторонам, – действительно, захотел по нужде.

Когда они уехали к следующему двору, загрузив в сани мешки с зерном и картошкой, Яшка сплюнул и с досадой сказал:

– Замёрзнет у них картоха в такой-то мороз, даже сеном не накрыли.

– В школу опоздали, – вздохнул Лёша.

– Ничего, поднажмём – ко второму уроку успеем.

Со дворов доносился бабий вой, наверно, солдаты нашли спрятанный хлеб.

– Я так и обмер, когда они крышки откинули, – признался Яшка. – А сам смотрю: ларь пустой, а по дну мышь бегает.

– Я всем глаза завязал, – улыбнулся Лёша, – чтобы вы с мамкой себя не выдали.

– А два мешка таки забрали. – Яшка вспомнил печальные и полные укоризны глаза рабочего и женщины с плаката и махнул рукой: – Ничего, мы же не хлебные пауки, можем и поделиться с голодающими…

2

Мамка… Не сидевшая без дела, не боявшаяся никакой работы, умеющая всё на свете: и косить, и жать, и ткать, и прясть. Сильная, здоровая… да болела ли она когда-нибудь раньше?

Яшка нахмурил лоб, поднял глаза к потолку и не смог вспомнить. Нет, кажется, никогда и болела, даже не кашляла. А теперь лежит на кровати похудевшая, лихорадочный румянец на щеках горит. Термометра у них нет, но и без того понятно, что сильный жар. Яшка осторожно прикоснулся ладонью к её белому лбу и испуганно одёрнул руку – горячий. А ведь ещё вчера здоровёшенька была… Эх, не надо было ей в лес ехать. Они разве вдвоём с Лёшкой не управились бы?

С утра запрягли Вишенку в сани и выехали за дровами. Мороз крепкий, день ясный, солнце слепит глаза. Осталась позади их Андреевка, впереди замаячил тёмный лес.

– Снегу-то, снегу… – сказала мать, неловко вылезая из саней. – Вишенку придётся у дороги оставить – увязнет кобылка.

Она уверенно шла впереди, глубоко проваливаясь в сугробы и набирая полные валенки, за ней – Яшка с заткнутым за пояс топором, последним шёл Лёшка. Они выбрали подходящую высокую сосну, утоптали вокруг неё снег.

– Я сам, – сказал Яшка, отстранив мать.

Он ловко бил топориком по стволу, с каждым взмахом всё больше углубляясь в дерево, только щепки летели.

– Давай я, а то выдохнешься, – остановила мамка.

Клиновидная вырубка становилась глубже и шире. Втроём они навалились на сосну, и она с шумом обрушилась в снег. Очистили ствол от веток, разрубили его на несколько брёвен, перетащили в сани. У матери в валенках растаял снег, хоть и вытряхивала его, ноги стали мокрыми и холодными. Но ничего, ещё немного – и дома.

А на другой день она с трудом встала с постели, чувствуя в теле разбитость и слабость, поднялась на дрожащие ноги, опираясь о спинку кровати. Медленно, часто присаживаясь и отдыхая, мать затопила печь, хотела пойти в хлев, да голова закружилась.

– Яша…

Тот протяжно зевнул, свесил с печки взлохмаченную голову:

– Что, уже в школу?

– Неможется мне, захворала… подои корову…

Яшка мигом слетел с лежанки, натянул будничную одежду, бросая испуганные взгляды на мамку, растолкал Полинку, чтобы помогала с печкой. Лёшке велел чистить у Вишенки, а сам надел опорки и пошёл в хлев, от души надеясь, что Зорька будет в хорошем настроении.