Лэшер

Как ни старались художники по макияжу, все равно Гиффорд выглядела в гробу слишком неестественно. Короткие волосы казались слишком черными, а лицо – чересчур худым, но еще больше бросались в глаза огненно-красные губы. Все, начиная от кончиков сплетенных между собой пальцев рук и кончая маленькой, выделяющейся под строгим шерстяным костюмом грудью, казалось каким-то неправильным. Покойница напоминала тот самый манекен, который не только не мог показать товар в лучшем свете, но был способен даже самую стильную вещь превратить в никчемную тряпку. Словом, она была замороженной, и этим было все сказано. Создавалось такое впечатление, что весь гроб был подвергнут глубокой заморозке. Что же касается похоронного бюро «Метэри», то оно ничем не отличалось от прочих своих собратьев: серые ковры, грандиозная гипсовая лепнина под потолком, множество цветов и стулья в стиле времен королевы Анны.

Поминки были устроены в духе Мэйфейров. Море слез, вина и разговоров, толпы гостей, среди которых было несколько прелатов-католиков, пришедших выразить свое сочувствие родственникам новопреставленной, а также множество облаченных в бело-синие одеяния монахинь, чем-то напоминавших птиц. И конечно, десятки деловых друзей, приятелей по юридической конторе, соседей по «Метэри», которые в своих синих костюмах тоже весьма походили на представителей пернатых.

Потрясение, ужас, кошмар. Пока родственники встречали с восковой маской на лице каждого сокрушающегося по поводу их утраты знакомого или родственника, мир за окном блистал в своем весеннем великолепии. Чтобы в этом убедиться, достаточно было просто выйти за дверь.

После долгой болезни, депрессии и домашнего заточения Майкл не уставал поражаться самым обыкновенным вещам, как будто увидел их первый раз в жизни. Его забавляли как примитивные золотистые узоры на потолке, так и безукоризненные в своей красоте цветы, сверкающие каплями росы в флюоресцентном освещении. Ни разу в жизни Майклу не доводилось видеть на похоронах такого множества плачущих детей – тех, кого привели попрощаться с покойной, поцеловать ее и произнести молитву перед гробом. Гиффорд, казалось, просто спала в своей ситцевой постели, хотя грим превратил ее чуть ли не в Бетти Крокер[28] и под ним не проглядывалось ни единой собственной черты.

Майкл вернулся домой в одиннадцать вечера, переоделся, собрал чемодан и начал обдумывать план дальнейших действий. Обойдя все комнаты, он снова сделал вывод, что с его жилищем что-то произошло. Не то чтобы в нем кто-то незримо пребывал, но что-то в нем явно изменилось, причем так, что Майкл мог это почти ощущать органами чувств. У него было такое впечатление, будто дом начал с ним разговаривать и отвечать на его вопросы.

Наверное, думать, что стены вместе со всем интерьером могли жить своей самостоятельной жизнью, было сущим сумасшествием, тем не менее Майкл понял это еще прежде, чем в его судьбе счастье смешалось с несчастьем. Сейчас же к нему лишь вернулось прежнее ощущение, и он был этому рад, потому что ничто не может быть хуже, чем два долгих месяца одиночества, болезни и замутненного от избытка лекарств рассудка. Строго говоря, эти два месяца он не жил, а скорее «существовал в обнимку со смертью», а дом, пребывавший в гробовой тишине и безликости, не приносил ему никакой помощи и утешения.

Майкл уставился на патефон и жемчужное ожерелье, небрежно валявшееся, словно старое праздничное украшение, на ковре. Это был воистину бесценный жемчуг. У Майкла в голове до сих пор звучал своеобразный, одновременно низкий, мягкий и очень приятный голос Старухи Эвелин, которая без умолку что-то долго рассказывала Моне.

Судя по всему, о спрятанных в стене драгоценностях, кроме них, никто ничего не знал. Во всяком случае они хранились в темном углу вместе с кипой книг, подобно прочему старому барахлу, поэтому неудивительно, что никто ни сном ни духом об этом не ведал.

После похорон должно было состояться семейное собрание, на котором Майкл планировал обсудить все животрепещущие вопросы.

Было бы гораздо проще обговорить их в доме Райена. Однако Райен и Пирс в этом предложении Майкла не поддержали и, сославшись на неотложные дела в офисе, дали ему понять, что устали принимать у себя гостей и что скорее предпочли бы явиться к нему на Первую улицу. При этом они всячески заверили Майкла в своем беспрестанном участии в деле Роуан, о которой очень тревожились и ни на минуту не забывали. Бедные, брошенные на произвол судьбы отец и сын.