Лэшер

Замок оставался в точности таким, каким он сохранился в моих воспоминаниях. Он по-прежнему представлял собой угрюмую и равнодушную груду камней. Своим уродством он весьма напоминал многие крепости, возведенные семейством Медичи, а также те, что мне довелось увидеть, проезжая через раздираемую войнами Европу. Как только взору моему открылась эта холодная каменная громада, сердце сжалось от тревожных предчувствий. Въехав на подъемный мостик, я придержал коня и оглянулся назад, на темную долину и город, такой маленький и бедный по сравнению с моим любимым Ассизи. Все вокруг внезапно показалось мне диким, чужим и пугающим. Что я буду делать среди этих грубых светлокожих людей с их хриплыми голосами и всколоченными волосами? Разве мы с ними сумеем когда-нибудь понять друг друга?

Сам не знаю, что я испытывал в те минуты — приступ трусости или тоски по утраченному счастью. Я страстно желал оказаться во Флоренции, в часовне Санта-Мария дель Фьори, где сейчас служили торжественную мессу, насладиться ангельским пением хора. Или вернуться в Ассизи, в свой родной монастырь, и вместе с братьями-монахами встречать паломников. За минувшие двадцать лет то было первое Рождество, которое я проводил не в родном городе святого Франциска!

В темноте смутные очертания города и собора выглядели еще более мрачными и зловещими. Казалось, лес вплотную подступил к городу и замку, словно намереваясь поглотить эти жалкие создания рук человеческих.

В какую-то секунду я заметил пару странных существ, низкорослых, как гномы. Судя по их уродливому, отталкивающему виду, то были вовсе не дети. С редким проворством они выскользнули из внутреннего двора замка, пересекли мост и скрылись в темноте.

Но это случилось так быстро, что я никак не мог поручиться, что видел их наяву.

Я в последний раз обернулся. Несмотря ни на что, красота собора вновь захватила меня. Исполненный готического величия, он был даже более прекрасен, чем церкви во Флоренции. Стрельчатые его арки, казалось, бросали вызов небесам. Его высокие окна были окнами в иной мир.

Что бы ни случилось, необходимо сохранить это чудо из чудес, подумал я, и глаза мои наполнились слезами.

А потом я переступил порог замка, где мне предстояло узнать неприглядную правду.

В главном зале горел огонь, в очаге громко потрескивали поленья, и какие-то люди в темных костюмах с озабоченным видом сновали туда-сюда.

Отец мой, нынешний лаэрд, восседал в кресле с высокой резной спинкой. Завидев нас, он поднялся нам навстречу.

— Уходите прочь! — приказал он всем остальным.

Я узнал его с первого взгляда. Облик этого крепко сложенного, широкоплечего человека по-прежнему дышал могуществом. Он очень походил на своего собственного отца, хотя был вовсе не так стар, как прежний глава клана во время нашей единственной памятной встречи. В волосах отца кое-где мелькали серебристые нити, но длинные пряди все еще были густы и сохраняли насыщенный каштановый оттенок. Глубоко посаженные глаза отца сияли радостью и любовью.

— Эшлер! — произнес он. — Слава Богу, ты вернулся домой. Отец устремился ко мне и заключил в объятия. Я вспомнил, как

увидел его впервые, осознал, что отец — единственный человек на свете, который знает об мне все и при этом взирает на меня с неизменной любовью. Сердце мое едва не выпрыгивало из груди.

— Садись к огню и выслушай меня, — сказал отец.

Он поведал мне о том, что Елизавета, нечестивое отродье Анны Болейн, правит теперь Англией, однако главную угрозу для нас представляет вовсе не королева. Джон Нокс, неистовый пресвитерианин, вернулся из ссылки и теперь разжигает религиозную войну, пламя которой вот-вот охватит всю страну.

— Воистину, эти люди лишились разума! — горестно возгласил мой отец. — Они хотят уничтожить статуи Пресвятой Девы, хотят сжечь церковные книги. Без всяких оснований они упрекают добрых католиков в идолопоклонничестве, тогда как сами они — гнусные еретики. Слава Богу, наш Эшлер снова с нами и поведет нас к спасению.

Услышав эти слова, я невольно вздрогнул.

— Ты прав, отец, — произнес я. — Упреки наших врагов не имеют под собой оснований. Мы далеки от греха идолопоклонничества. И я отнюдь не являюсь идолом. Я всего лишь священник, смиренный служитель Господа. Какую помощь я могу оказать в суровую годину войны? За годы, проведенные в Италии, я немало слышал о жестокости еретиков. И я могу лишь молиться, чтобы Господь наставил их на путь истинный, а нам даровал победу. Но возможности мои не столь уж велики.