Лешие не умирают

Всю последующую дорогу в автобусах не проронили ни слова. Люди сидели, понурившись, и только дети с любопытством вертели головами, дергая родителей за одежду, чтобы те разделили с ними новые впечатления. Именно дети первыми заметили, что караван въезжает в город, и пассажиры подняли к окнам заплаканные лица. Многие еще помнили Смоленск целым и красивым, помнили, как они приезжали в областной центр на отдых или за покупками. А теперь… Нет, древний город по-прежнему производил величественное впечатление, и дети, показывая на полуразрушенные здания, восторженно кричали:

– Мама, мама, посмотри…

Взрослые поворачивали головы и, соглашаясь, кивали, но на лицах читались горечь и разочарование. Все-таки где-то глубоко в душе они надеялись, что здесь все по-прежнему, и их везут в живой город, такой, каким он был до Катастрофы.

Но по-прежнему не будет уже никогда. Это ярко продемонстрировал ящер, поднявшийся на крыло и пробаражировавший над машинами. Его громкий крик ударил по ушам, прижав людей к полу, а огромные крылья, подняв облако пыли, хлопнули где-то высоко в вечернем сумраке, словно паруса неведомой летающей бригантины.

Правда, когда караван свернул с дороги, и впереди, над заросшими руинами цехов Измерителя, замаячили крутящиеся ветряки, лица людей озарили улыбки. Наконец-то все позади: там, за спиной, остались опасности и тяжелая жизнь без будущего для детей. Теперь все будет хорошо.

* * *

Максимыч всю дорогу после моста молчал. У него никак не выходило из головы то, что сделал Леший. Смог бы он сам так же пожертвовать собой и принять такую страшную смерть ради своих людей? Сталкер не знал ответа на этот вопрос. Этот крепкий мужчина – стариком его язык не поворачивался назвать, хотя, даже по самым смелым прикидкам, ему должно быть не меньше шестидесяти лет – все перевернул в душе Максима. «Воистину мы не выбираем, где и кем родиться, не выбираем себе имя, но вправе выбрать, как нам умереть, так чтобы это имя запомнили». Изотов не помнил, где он слышал эти слова, но это было неважно – они наиболее точно подходили тому, что сделал Леший. Да, он погиб, но теперь будет вечно жить в сердцах своих людей.

Из дум его вывел Михалыч, сообщивший коротко:

– Подъезжаем.

«Шишига» ехала первой, и широкая улица Шевченко, освещаемая ее фарами, уже привела караван к повороту к заводам.

Тут же ожила рация, сообщив голосом Торгачева:

– «База», это «Караван». Подъезжаем, встречайте. Прием…

– Вас понял, – голос Васильева был радостным, видимо, руководство уже порядком переволновалось. – Потери? Прием…

– Потери минимальные, – в этой сухой официальной фразе руководителя спасательной экспедиции было все: и горечь от потерь, и то, что смоляне уже не отделяют спасенных людей от себя, а воспринимают всех выживших единым целым.

– Принял, встречаем.

В луче света фар показались ворота. С вышек осветили караван, и створки распахнулись, впуская машины с прицепами во внутренний двор. Длинный луч прожектора промелькнул огненным мечом по ближайшим кустам, поднялся в небо и, как в стену, уперся в серое облако. Солнце уже село, подводя черту длинному, тяжелому дню. Максимыч откинулся на спинку пассажирского кресла. Он даже и не заметил, что вот так всю дорогу просидел в напряжении, и только сейчас, дома, смог позволить себе расслабиться. Усталость нахлынула как-то сразу, как будто кто-то дал команду сверху. Он открыл дверь и выглянул наружу – спасенные выходили из автобусов, их встречали и провожали к входу в бункер – значит, можно еще подождать, немного отдохнуть. Михалыч уже выскочил из кабины, и Максим остался один.

«Как же хорошо дома!»

Он безразлично смотрел на суету военных, механиков, уже копошащихся в прицепном устройстве «мерседеса» и что-то бурно обсуждающих с Михалычем. Люди по одному и группами исчезали в прожорливом чреве убежища.

– Вот он где! Сидит, себе, а мы мечемся, ищем его.

Перед открытыми дверями стояли его отец, Изотов-старший, и Латышев.

– Вылезай, путешественник, пошли домой.

Максимыч улыбнулся: «Все-таки дома просто здорово.

И особенно хорошо, когда в нем тебя ждут».

Он тяжело спрыгнул на утоптанную землю и сразу попал в объятья отца.

– Пошли, мать места себе не находит… и еще кое-кто.

– В смысле?…

– В прямом. Ирка все уши про тебя прожужжала. Ждет тебя, дурня.

Здравствуйте, дорогие друзья! Вот я и снова с вами. В моей жизни, в принципе, ничего не изменилось, поэтому сказать, что после выхода первого романа я проснулся знаменитым, не могу. Да, в моем небольшом провинциальном городке меня стали узнавать несколько чаще, чем раньше, – может, всего на пару раз, – но, по большому счету, ничего не изменилось. Я не стал богаче, не стал умнее – старше стал на полтора года, вот, пожалуй, единственное, что поменялось.