Леший

Но Анемподист с каждой субботой, когда все деревенские бани топят, стал отмечать, что тело Найдёны наливается соком, что становится она всё справнее и справнее. И кости уже мясцом обросли, и грудки округлились. Одним словом, уже не на подростка стала похожа, какой он её из лесу принёс, а на вполне оформившуюся молодку.

И вот снова банный день по всем деревням. Аник опять гостью как следует попарил берёзовым веником с добавленными в него можжевеловыми ветками от нечистой силы, спинку лыковой мочалкой натёр, ополоснул и, отсылая в предбанник, шлепнул по округлившейся жопке, потом сам как следует напарился с охами да кряхтеньем, холодной водой окатился, на лавке полежал, ещё веничком побаловался, помылся и как заново народившийся домой пошёл. А там уже самовар на столе шумит, и Настёна, раскрасневшаяся от бани, у стола сидит, подбородком на ручки оперлась, хозяина ждёт.

– Ой, как хорошо-то! – оторопел Аник, потому что обычно после бани гостья сразу же укладывалась в постель и задёргивала занавеску.

Настёна взяла чашки, сняла с конфорки заварник с запаренными листьями чёрной смородины и мяты и стала наливать чай.

Анемподист отлил из чашки в блюдечко, подул на него и с присвистом, смакуя, начал глотать обжигающий напиток.

Выпил первую чашку, подвинул Настёне. Та молча наполнила и подала обратно.

– Дак ты это, чо всё молчишь-то? С коровой разговариваешь, а со мной молчишь.

– Боюсь я тебя...

– Вот те на! – встрепенулся Леший. – Это за што ты меня боисси-то?

– Не знаю... Сила в тебе какая-то непонятная... Страшно мне... – еле слышно ответила Настёна и опустила взор, разглядывая чашку.

– Не-е-ет, в лесу одной не страшно было, а со мной ей страшно, – недоумённо, будто сам с собой заговорил Анемподист. – Я тебя што, обидел чем? Напугал? Слово нехорошее хоть раз сказал?

– Не-ет, просто ты такой сильный, что мне с тобой рядом страшно.

– Дак чем же это я тебе так страшен-то?

– Не знаю... Духом своим сильным... ты же не боишься ничего, и мне от этого страшно делается.

– Ладно, ты мне вот што скажи. Мужняя ты? Или в девках ишшо ходишь? Ежели мужняя, я тебя и сам не трону, и другим в обиду не дам, а коли в девках, дак чево бы нам вмистях-то не жить?

– Да не знаю я ничего про себя. Мне страшно, что я совсем-совсем ничего про себя не помню. Даже как в лесу оказалась, не знаю.

– Дак ты хоть где жила-то? Имя-то твоё как? – начал допытываться Анемподист, обрадованный, что наконец-то заговорила с ним нежданная гостья из дремучего леса.

– Ничегошеньки-то я не помню...

– Ну, ладно, может ишшо и вспомнишь чево... Ты, главно, зело, не боись. Всё путём наладится.

Эту ночь они впервые спали на одной постели. Анемподист бережно обнимал девушку, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть неожиданное своё счастье, которое так доверчиво прижималось к нему и мирно посапывало, дыша ему куда-то за ухо.

Наутро Настёна чувствовала себя в доме полноправной хозяйкой. Аник налюбоваться не мог, как расцвела за ночь девушка, как совершенно иначе засияли её бездонные глаза, пугающие деревенских своей чернотой, непривычной для этих мест, куда столетиями не заходили никакие кареглазые да черноглазые завоеватели.

И хоть люди на Кьянде по натуре своей были добрыми, найдёну встретили настороженно. Особливо баб пугал её колдовской взгляд, от которого многим становилось не по себе, а потому провоцировало разные пересуды. Может, со временем эти досужие разговоры и умолкли бы, не потеряйся у Окулины корова с телёнком. Такое бывало и раньше чуть не каждый год. Бессменный пастух Михеич, что каждое утро будил все четыре деревни Першинской стороны своим голосистым рожком, собирая стадо, только разводил руками и многозначительно шептал: «Хозяин леса к себе забрал...»

Это был веский аргумент, потому что хозяина леса боялись все. По грибы – по ягоды поодиночке не ходили, чтобы не закружил, в лесу не чертыхались и, упаси бог, чтобы про лешего кто хоть слово молвил. В бога, закрыв церковь и отобрав не спрятанные вовремя иконы, советская власть верить отучила, а вот вера в нечистую силу в народе осталась. Да и как было иначе, ежели каждый год брал Он, как многозначительно называли в народе Хозяина, то корову, то овцематку. Бывало, и молодые бабы пропадали бесследно. И велось так с незапамятных времён.

Когда колхозы создавать стали, пошли было разговоры, что где-то богатей один то ли с семьёй своей, то ли с такими же несогласными с объявленной коллективизацией в леса подались. Будто бы от властей так хоронились, что даже до непроходимых кьяндских краёв добрались и где-то тут обосновались. И дело дошло до того, что по первопутку, когда болота морозом сковало, и снег свежий выпал, целый конный отряд органы направили на выяснение обстоятельств.

Да-а! Две недели тогда военные с винтовками по лесам на конях рыскали, все просеки проверили, по всем тропам проехались, но кроме звериных, никаких других следов или признаков обитания людей за пределами означенных документами населённых пунктов не обнаружили, о чём в рапорте командир потом и докладывал своему начальству.