Леся и Рус

Господи, спасибо. Пусть хоть так, но я поучаствовала в ее жизни. Пусть так.

— Ума не приложу, откуда у нее могла взяться эта фотография, — говорит задумчиво.

А я, кажется, знаю. Я давала Воронцову какие-то фото. Возможно, эта была среди них. Но это никак не объясняет, как она оказалась у Богданы. Кто рассказал ей, что Руслан — ее отец, если об этом никто не знал, кроме меня.

— Ничего не хочешь мне сказать? — и теперь он смотрит только на меня. И в его взгляде столько всего, что слов не хватит описать. Только одного нет — ненависти. И это усмиряет мою боль. Ненадолго, но и этого хватит, чтобы прожить ещё один день.

— Ты хочешь забрать Богдану из счастливой семьи? Почему?

— Она моя дочь, разве этого мало? — выгибает бровь, явно не понимая моей реакции. Наверное, думал, я рвану со всех возвращать свою дочь.

— Нет, но...ты подумал о Богдане? Это же...Ведь видно же, что не любят…

— Любили, — перебивает Руслан и в его голосе снова сквозит злость. — Пять лет назад Виктория погибла.

— Как? — сердце пропускает ещё один удар. Не может быть. Она не могла...не могла оставить мою девочку.

— Покончила с собой. Подозревали, что ее муж довел...

— Дмитрий? — не сдерживаю удивления и качаю головой. — Нет, он не мог. Он очень сильно любил свою жену.

Говорю и тут же понимаю, что прокололась, этими словами признавшись, что знакома с этой семьёй. И я жду реакции Руслана, его едкого замечания или допроса. Учини он последний, я бы не выдержала, рассказала бы, но он подходит ближе и становится рядом, отзеркалив мою позу. Медленно вынимает из петлиц манжеты запонку, потом вторую, закатывает рукава, обнажая смуглые руки. И я залипаю на них, взглядом блуждая по черно-белому узору, перетекающему по коже от пальцев и выше, теряясь под рукавом рубашки.

Переступаю на месте, потому что кожу ноги нещадно жжет такой же узор...снова. Это просто чертовщина какая-то.

Но теперь я вижу не только татуировку, но и  белесый рисунок из шрамов на другой руке. Шрамов от ран, которые он наносил себе тринадцать лет назад.

А он по-прежнему молчит. Достает из кармана пачку сигарет, выбивает одну, прикуривает, зажав ту губами, и...протягивает мне. Дрожащими пальцами беру сигарету, затягиваюсь, проглатываю дым, горьким клубком скатившийся по горлу.

— Не плачь, Ксанка, — просит он. — Сейчас совсем нет повода для слез, — касается моей скулы подушечками пальцев. И я с удивлением вижу на них влагу. Трогаю щеки вслед за Русланом, вздыхаю. Мокрые. Надо же...думала, разучилась. Даже когда считала, что брат взорвался в своей машине, не плакала. Выла, кричала, но слез не было. А сейчас вот на ровном месте.

— Прости, я просто устала, — оправдываюсь, хотя Руслан точно не ждёт этого.

Он лишь прячет руку в карман и ничего не говорит.

Мы стоим совсем близко, так, что его плечо касается моего, и просто курим. В полной тишине, слушая шум машин за нашими спинами. Принимая новую жизнь, впуская ее в себя. Жизнь, где мы теперь семья, кажется.

Глава одиннадцатая: Рус

Забери меня к себе...

Я так устал бежать за тобою вслед…

Сергей Бабкин «Забери»

Я был зол. И это самое простое слово, которым можно описать мое состояние. Другие вряд ли пройдут цензуру.

Зол на себя за то, что случилось с моей малышкой. Что я позволил, и вместо того, чтобы растить и защищать свою дочурку, шатался, хрен знает где. Зол на Воронцова, который женился на этой дряни, что методично, год за годом, делала из моей дочери чокнутую. И за это я готов его убить. Останавливает лишь одно, если я это сделаю, то снова подведу Богдану. А у меня нет на это никакого права. Я и так потерял слишком много времени, доказывая всем, что я в состоянии справиться сам. Ну вот что мне мешало позволить Туманову мне помочь? Нет же, слал всех лесом. Придурок.

А еще я злился на Ксанку.

Пока ехал за ней, накручивал себя по полной, давая волю своим демонам вовсю разгуляться на моих оголенных чувствах. За то, что отдала нашу дочь и плевать на причины. Ничто не могло быть важнее нашей Звездочки. Злился за то, что тогда, тринадцать лет назад, ушла, так и не сказав о беременности. За то, что позволила мне ее выгнать. И на себя злился, что забыл о той встрече. Рощин напомнил. Не знаю, как ему удалось, но он достал старые записи из тюремной психушки, привез два дня назад.

Две ночи...

Я пересмотрел их все. И видел ее, на коленях, но не сломленную. Ее глаза видел и считал дни.

Богдана родилась первого марта. Значит, в тот осенний день Ксанка приходила, чтобы рассказать мне. А я выгнал ее, потому что демоны хотели ее себе, а я не мог отдать. Я не хотел, чтобы она видела меня таким. Испугался, что причиню ей вред. Я не мог. Только не ей. Несмотря на то, что она так и не поверила мне.

Она ушла и наступила кромешная темнота.

Я смотрю видеозаписи и вижу на них больного урода, который искал лишь один путь: к смерти. И вдруг натыкаюсь на еще одну запись. На ней нет звука, но я понимаю и так: Ксанка приходила снова, но мой лечащий врач ее не пускал, а потом всучил ей какую-то бумагу.