Лесная герцогиня

Большой дом усадьбы располагался в единственном месте долины, где был пологий подъем. Утоптанная дорога вела из долины и сразу за частоколом усадьбы поворачивала и поднималась в гору. Это была дорога к руднику, куда с наступлением тепла всегда отправлялись жители деревни, ибо рудник был основным кормильцем.

Вазо пояснил Эмме, что землепашество не в чести у жителей Белого Колодца. Конечно, кое-где корчуют лес и сеют рожь, но в основном в Белом Колодце живут за счет леса. Он дает все: дерево на топливо, на изготовление башмаков, на факелы и частоколы; мох и сухие листья для подстилки; плоды букового дерева, чтобы выжимать из них масло. Жители добывали пропитание себе и охотой: в ручье водилась форель, на высокогорных выгонах целое лето пасли овец, а зимой женщины проводила время за прядением и ткачеством. Вазо давал Эмме понять, что жизнь в лесу полна забот, не дающих скучать, но ее внимание привлекла его фраза, что все мучные продукты жители Белого Колодца изготовляют из муки, какую получают за продажу руды. Если есть торг, значит, есть и дорога из этой глуши. И она сразу спросила об этом управляющего. Вазо пояснил, что руду свозят в аббатство, а оттуда по горным перевалам везут на вьючных осликах к реке Урт, по которой на барже отправляют на рынки города Льежа.

Для самого Вазо эти названия были, казалось, пустым звуком, да и он сам признался в этом, сказав, что Эмма может расспросить об этом старосту Бруно или самого настоятеля Седулия, когда пожелает побывать в аббатстве за горой. При этом он как-то странно глянул на Эмму, и, когда она спросила его, что его так удивило, смущаясь, пояснил, что она первая женщина, которая поинтересовалась путем из Белого Колодца.

– Женщине не положено носиться по свету, – добавил он словно с укоризной. – Женщина, как семя, должна пускать корни там, куда принесет ее ветер судьбы. Да и батюшка ваш говорил, что вам долгонько предстоит жить в усадьбе Белого Колодца.

Пожалуй, Эврару это было виднее, ведь он действовал по повелению герцога Ренье. Она решила, что сама расспросит его об этом, но когда из аббатства прибыли груженные поклажей вьючные ослики, оказалось, что Меченый уехал, даже не удосужившись проститься с «дочерью».

Пожалуй, Эмма почувствовала себя задетой. Эврар, симпатией к которому она только начала проникаться, повел себя так, словно только то и делал, что выполнял поручения Ренье, а до самой Эммы ему и дела не было. И она вновь и вновь расспрашивала о нем прибывших с караваном монахов, но те только ссылались на распоряжения своего настоятеля и говорили, что если госпоже и угодно что-либо узнать, то она сама может отправиться с ними в аббатство и расспросить преподобного Седулия, с которым у Эврара состоялся долгий разговор наедине.

Короткий зимний день угасал, и если Эмма и хотела что-то узнать, то не ранее чем завтра, когда они тронутся в путь. Она стала разглядывать привезенные товары и невольно заулыбалась. Эврар или аббат Седулий – она не знала кто – хорошо позаботились о ней. Вино в бочонках, пряности, сахар, добротные ткани – ничто не было упущено. А большая пуховая перина вызвала благоговейное восхищение домочадцев Вазо – настоящая роскошь, какая им и не снилась, и они прониклись к новой госпоже особым почтением.

Эмма невольно оживилась, как всегда оживляется женщина, получив подарки. Отдавала распоряжения, суетилась. Вазо обескураженно стоял в стороне, поняв, что новая госпожа большее предпочтение отдает его жене. Ренула, так звали хозяйку, оказалась женщиной общительной и веселой, и Эмме легче было с ней, чем с ее угрюмым супругом. К тому же мужское внимание после случая с Леонтием еще вызывало в ней некое нервное напряжение. А все мужчины в долине действительно глядели на новую хозяйку усадьбы как на невиданное чудо, но даже в их взглядах проглядывало чисто мужское, хищное, оценивающее, что пугало ее.

Птичка, так упивавшаяся мужским восхищением, начала опасаться подобного внимания. Когда-то с ней уже было такое. Но жизнь зарубцевала старые раны. Теперь же все начиналось сначала: она была провозглашена их госпожой, но оставалась слабой женщиной, бог весть откуда возникшей и такой красивой, что неизвестно, какие мысли родились под меховыми шапками этих дикарей, когда они замирали, неотрывно глядя на нее.