Лесная обитель

– Dominus et Deus[23]… – произнес кто-то тихо, и Гай вспомнил, что говорили, будто нынешний император предпочитает, чтобы к нему обращались именно так. – У него слишком большие запросы. Неужели мы возвращаемся к старым временам, когда Калигула требовал поклонения своей любимой лошади?

Оглядевшись, Гай с удивлением обнаружил, что говорил не кто иной, как Флавий Клеменс, родственник императора.

– Пиетас – это уважение и чувство долга по отношению к богам, но не низкопоклонство перед смертным! – воскликнул Сенецион. – Даже Август требовал, чтобы народ поклонялся ему и Риму, а не только ему. Мы поклоняемся не человеку, но его гению, божественному началу в нем. Полагать, будто простой смертный способен править такой империей, как наша, благодаря собственной мудрости и могуществу, – это поистине святотатство.

– Но в провинциях культ императора – это фактор единения, – с жаром воскликнул Гай. Воцарилась еще более неловкая тишина. – Ведь никто не знает, что представляет собой император как личность; остается лишь поклоняться просто Божественному Повелителю, как некоему отвлеченному понятию. Поэтому все имеют возможность вместе восхвалять императора, независимо от вероисповедания.

– Но только не христиане, – сказал кто-то, и все сидевшие за столом, кроме Флавия Клеменса, рассмеялись.

– Все равно не следует подвергать их гонениям, создавая новых мучеников, – настаивал Тацит. – Их вера в основном обращена к рабам да женщинам. И у них столько всяких сект, что они наверняка уничтожат друг друга, стоит только оставить их в покое!

Подали сладкое и сыр; разговор перешел на другие темы – ведь все гости Маллея были цивилизованными людьми, не подверженными религиозному фанатизму. Но Гай продолжал размышлять; достаточно ли благочестия, чувства долга и верности обязательствам для того, чтобы душа человеческая не зачахла. Наверное, государственная религия изживает себя, и поэтому люди пытаются найти утешение и смысл жизни в чужеземных культах, таких, как культ Исиды или Христа, а может, истинной религией Рима стали кровавые ритуалы, устраиваемые в Колизее.

Гай начинал понимать и то, что среди мыслящих граждан Рима, среди людей, знакомством с которыми он гордился, нарастает оппозиция императору. Поддержка таких покровителей не поможет ему продвинуться по служебной лестнице. И если ему придется выбирать между тщеславием и честью, то как он поступит?

Почти сразу же после прибытия Гая в Рим служащие у прокуратора империи вольноотпущенники принялись изучать присланный Лицинием отчет, анализируя представленные сведения с точки зрения интересов императора. Однако отцы города, обладая достаточной властью, сумели добиться, чтобы их тоже ознакомили с содержанием доклада. Вот тут-то у Гая и появилась возможность убедиться в том, что его новые друзья очень влиятельные люди. Благодаря им он получил приглашение выступить перед сенатом, а после и быть представленным императору.

Собираясь утром в сенат, Гай побрился с особенной тщательностью, и, хотя ему порой казалось, что Арданос и Бендейджид, носившие бороды, выглядели гораздо более благообразными, чем он сам, молодой римлянин понимал, что сенаторам объяснять это бесполезно.

В сенат он прибыл задолго до начала заседания. Его усадили на скамью возле статуи божественного Августа. Со своего пьедестала холодное изваяние императора сердито взирало на зал, что вполне соответствовало настроению Гая. В зал по одному – по двое, тихо переговариваясь между собой, входили сенаторы; за ними шли секретари со стопками вощеных дощечек, на которых они будут записывать ход дебатов и принятые за день постановления. Вот здесь, думал Гай, повелители мира решают судьбы народов. Стоя на этом мраморном полу, они обсуждали стратегию защиты государства от армии Ганнибала и принимали решение о вторжении в Британию. В этом зале бурлит река времени, и даже тщеславие правителей – всего лишь легкая рябь на поверхности этой полноводной реки.

Император прибыл во время церемонии открытия заседания. Его фигура, облаченная в пурпурную тогу с вышитыми на ней золотыми звездами, излучала ослепительный блеск. Гай даже зажмурился. О существовании toga picta[24] он слышал, но думал, что ее надевают только полководцы-победители во время триумфов. В здании сената человек в таком величественном одеянии внушал тревогу и беспокойство. Значит, Домициан желает, чтобы все в нем видели победителя, размышлял Гай, или он просто любит носить пышные наряды. Молодой римлянин впервые видел императора так близко. Младший сын великого Веспасиана был широкоплеч, как солдат, с бычьей шеей, но Гай заметил, что губы у него капризно изогнуты, взгляд подозрительный.