Лесная смерть

— Но это вовсе не пустые сплетни! Я своими собственными глазами видела ее в Сен-Кантене, в блинной, с Манюэлем Кэнсоном.

Опять Маню! Да уберите же как-нибудь со сцены этого несчастного Маню, он путает мне все карты! Куда проще бы все оказалось, если бы ее любовником был Поль!

А Катрин уже переходит к моим пальцам: сгибание, растягивание — приходит время продемонстрировать ей свои достижения.

— Вот черт! — с почти детской непосредственностью изумляется она. — Никогда бы не поверила, что вам когда-нибудь удастся это сделать! Значит, теперь пора разрабатывать фаланги, ну-ка…

Ощущение такое, будто внутрь мускулов просунули обжигающе горячую проволоку: каждое движение отдается жгучей болью в запястье.

— Ну же: сжимаем — разжимаем! Раз-два! Раз-два!

Горячая проволока превращается в настоящий фитиль: вся моя рука — сплошная боль: восхитительная, живая боль. Живая.

Ну вот; моим пыткам приходит конец. Екатерина Великая собирает свои причиндалы, забрасывает меня назад в кресло, вытирает мне пот с лица.

— Она пропотела как следует, а это лишний раз доказывает, что дела идут на лад! — напоследок сообщает Иветте Катрин. — Ну, я пошла! До завтра!

Я остаюсь одна. Развлекаюсь, катая кресло по комнате; теперь это у меня получается куда лучше, чем прежде. Ибо я могу поднять руку и со всей силы нажать на кнопку — просто гениально. Кресло буквально бросается — то вперед, то назад.

Слышу, как у меня за спиной грустно вздыхает Иветта — и тут же чувствую себя чем-то вроде ребенка лет четырех от роду. Вокруг меня все рушится, гибнут целые семьи, а я вроде как расту, постепенно выкарабкиваясь из мрака. Да, я явно не вписываюсь в царящую вокруг меня атмосферу, но разве я виновата в этом? Неужели из-за всеобщих неурядиц я должна наложить себе запрет на радость и надежду?

12

Малыша Жориса похоронили. Очередная жертва отошла в мир иной. Еще один маленький гроб опустили в землю. При одной мысли об этом мне делается худо. И никто ничего даже не заподозрил!

На улице страшный ветер. Ощущение такое, будто там разрезвился какой-то гигант, шутки ради раскачивая деревья. Шум мокрых листьев кажется мне зловещим. Иветта ушла за покупками, предварительно поставив мне кассету с записью «Человека-зверя» Золя. Я очень люблю Золя и вполне довольна — невзирая на то, что в сложившихся обстоятельствах название книги звучит несколько удручающе. Кассета — подарок Гийома. Он принес ее на днях вечером. Я обрадовалась подарку. Хотя в голове у меня невольно мелькнула мысль о том, что он, вполне возможно, и есть убийца, а, стало быть, кассету с таким названием преподнес мне исключительно для того, чтобы надо мной поиздеваться. Но что такое вдруг? Надо же: запись оборвалась, причем на середине фразы! До чего же подобные вещи меня нервируют! Я ведь ничего не могу сделать сама, придется ждать возвращения Иветты. А, похоже, кто-то пришел! Нет, ошиблась. И что же такое вытворяет теперь магнитофон? Издает какие-то непонятные звуки. Гадкая машина. Ага: запись пошла снова.

«Это не было ни развлечением, ни игрой; это было необходимостью — ужасной необходимостью; их нужно было убивать, нужно было прижимать к себе крепко-крепко — до тех пор, пока они не перестанут дергаться, до тех пор, пока не угомонятся…»

Странно: что-то не припоминаю я такого у Золя…

«… внимательно вглядываться в толпу, чтобы выбрать в ней подходящие жертвы… представлять себе их маленькие нежные тела — такие нежные — тесно прижатыми к моему сердцу; слышать, как они кричат — в тот самый момент, когда жизнь покидает их, и они превращаются в жалкую кучку тряпья, делаясь совершенно неподвижными; как такое возможно, как может человек умереть? Быть теплым, гибким — и вдруг стать холодным и негнущимся? Неужели люди на самом деле умирают?..»

Что все это значит?

«… Как узнать, что происходит с ними на самом деле? А только так — устроившись здесь, в тихом, спокойном местечке, жить, как все, болтать с людьми о нескончаемых дождях или о хорошей погоде, исправно платить членские взносы в муниципальный клуб, регулярно подстригать газон возле своего дома и улыбаться, глядя на себя в зеркало, — улыбаться запятнанной кровью улыбкой, перебирая свои сокровища; бесценные сокровища, изъятые у маленьких моих ангелочков… Моих маленьких доноров…»

Господи! Да это же другая кассета! И голос совсем другой. Хрипловатый, глухой, ненастоящий какой-то; да — какой-то электронный голос; а то, о чем он вещает… Нет, это совершенно невозможно; и тем не менее…

«… Люди, конечно, скажут, что это — садизм, что мною движет ненависть; нет, я любила их всех. Хотела любить, держать в руках, крепко обнимая и прижимая к себе, но они почему-то всякий раз не хотят этого: отбиваются, пытаясь вырваться; они не понимают, что я-то как раз хочу помочь им обрести мир и покой…»

Нет! Я не желаю больше слушать! Кто сунул такую гадость в мой магнитофон?