Лесная тропа

И то, что господин Тибуриус проделал в этот раз, он стал делать отныне все чаще. Выдавшаяся особенно прекрасной осень способствовала его начинанию. На безоблачном, ласковом небе день за днем сияло солнце. С каждой прогулкой Тибуриус уходил все дальше от коляски, не испытывая при этом неудобств, напротив — казалось, от этих прогулок ему одна только польза. Пройдется он этак подальше, посидит у нагретой солнцем каменной стены, поглядит вокруг, посмотрит на небо и чувствует себя куда веселее обычного, чувствует себя отлично, и у него превосходный аппетит, который он и спешит удовлетворить. В конце концов он так привык к пешим прогулкам, что если выезжал не слишком поздно, ему удавалось дойти до Колокольного луга, откуда открывался вид на гору со снежными полями и где внизу клокотал ручей, и уже только тогда он пускался в обратный путь. И такой поход он совершил трижды за одну неделю.

В те времена, когда господин Тибуриус забросил писание маслом исторических сюжетов и пристрастился к более скромному рисованию, доставляя себе, таким образом, не один приятный час, он, как это уже вошло у него в привычку, приобрел несколько превосходных альбомов для рисования. Однако за время своих медицинских штудий — он же был не на шутку болен! — Тибуриус так ни разу и не взялся за карандаш. Сюда, на воды, он привез с собой рисовальные принадлежности и все еще не притронулся к ним, не взял в руки чистый лист бумаги. Прогуливаясь теперь по лесной тропе, он вспомнил о своих альбомах и подумал, не захватить ли их с собой и не попытаться ли порисовать с натуры, а быть может, и запечатлеть какие-то участки самой тропы? Ну, а так как в городке Тибуриус ни с кем не встречался, ему легко было привести свой замысел в исполнение — ни званые вечера, ни общество не препятствовали ему в этом. В один прекрасный день он и выехал, прихватив с собой альбом, и стал рисовать под залитой солнцем каменной стеной. И так он поступал теперь раз за разом, предметы, запечатленные им на бумаге, нравились ему, и в конце концов он уже не пропускал ни одного дня без того, чтобы не выехать в лес и не рисовать. Начал он с зарисовок отдельных деревьев и камней, рисовал и группы их, а затем, углубившись в лес, отважился изобразить на бумаге светотень. Особенно ему нравилось, когда солнце заливало чернеющую тропу и в лучах его она делалась светлосерой, а тени от деревьев ложились на нее черными резкими полосками. Так, мало-помалу, в его альбоме оказалась запечатленной чуть ли не вся лесная тропа. Но Тибуриус не только рисовал, он и гулял, и как-то раз прошел даже весь путь, который ему довелось проделать в свой первый поход.

По правде говоря, господина Тибуриуса уже не следовало бы называть чудаком, во всяком случае, он был теперь далеко не таким чудаком, как прежде, однако народ все еще почитал его за такового, и по той простой причине, что лечащий врач курортного городка показал кое-кому его рисовальный альбом, и в нем, как это ни странно, оказалась одна светотень. Впрочем, и я вынужден признать — постоянные выезды Тибуриуса все к той же лесной тропе следует определить как некую странность.

До сей поры господин Тибуриус не встречал на этой тропе ни единой живой души, но в конце концов он все же увидел таковую, перевернувшую всю его дальнейшую жизнь.

Примерно на полпути между каменной стеной и Колокольным лугом поперек тропы лежал большой и даже красивый камень. Господин Тибуриус частенько на него присаживался, уж очень местечко это было сухое и приятное, — совсем рядом ввысь уходили стройные стволы деревьев, сквозь кроны которых падали солнечные лучи, чередовавшиеся с мягким лесным сумраком. И вот как-то раз, когда Тибуриус после полудня приближался к этому своему излюбленному местечку, он увидел, что оно уже занято. Сперва он принял сидевшего там человека за старушку, каких обычно рисуют отдыхающими в лесной чаще, и так он подумал, главным образом, потому, что рядом лежало нечто белое, и это белое он почел за узелок. Не торопясь, Тибуриус подошел и, только очутившись рядом, обнаружил свою ошибку. То была вовсе не старушка, а юная девушка и, судя по платью, — из местных крестьян. Зеленый шатер леса, поддерживаемый бесчисленными колоннами, раскинулся над ней, укутав ее фигурку в свой сумрак, перемежавшийся бликами света. На девушке был белый платок, повязанный козырьком, как это делают итальянки. Шею прикрывала ярко-красная косынка, на которой огоньками играли солнечные зайчики. Корсаж был черный, а короткая складчатая шерстяная юбка — синяя, из-под нее выглядывали ноги в белых чулках, обутые в грубые, подбитые гвоздями ботинки. То, что Тибуриус принял за узелок, — оказалось плоской корзинкой, обвязанной белым платком, очевидно, так было удобней ее нести. Однако платок не скрывал всей корзинки и ее содержимого, что и позволило Тибуриусу разглядеть в ней землянику, ту самую душистую лесную ягоду, которую находишь в горах все лето, если знаешь места, где она растет.