Лесная тропа

За пять пасмурных дней, под шум хлеставшего порою ливня, я успел покрыть все полотно красками, закончить подмалевок будущей картины. Хозяйка постепенно убрала из соседней комнатушки весь скарб, который там хранился, и предоставила ее в полное мое распоряжение, так как увидела, что в моей комнате стало негде повернуться. За эти пять дней я ни разу не выходил на прогулку в поля, разве что иногда по вечерам позволял себе немного постоять под яблоней и поглядеть на раскинувшееся внизу болото.

За эти пять дней я отметил одно странное обстоятельство, которого не мог понять. Господин Родерер, богатый старик с короткими седыми волосами, которому дождь и ненастье не только не помешали продолжать работы на болоте, но даже помогли намного обогнать меня, потому что в холодные дни он мог добиться от людей и лошадей большего, чем в зной, — господин Родерер и в дождливую погоду, и хмурыми холодными вечерами нередко поднимался на наш холм. Он сидел со мной в общем зале, где вечером почти всегда было пусто, так как пешие путники — наиболее частые гости здесь — вечером обходили болото стороной, опасаясь то ли вредных испарений, то ли призраков. Хозяйка сообщила мне, что благородный господин Родерер прежде в такие дни никогда не приходил, что я ему, видимо, пришелся по душе, и что он теперь дольше засиживается за пивом, хотя почему-то выпивает по-прежнему лишь одну кружку.

Однажды, когда хозяйка готовила мне ужин и в общем зале было слишком чадно, мы с ним устроились в единственном, кроме зала, свободном помещении трактира — маленькой каморке по соседству с моим жилищем. Не знаю, было ли в зале чадно и на следующий день, но я услышал шаги господина Родерера на лестнице, ведущей в эту каморку, — я уже хорошо знал его шаги и легко отличал их от шагов хозяина и хозяйки или топота их мальчишек. Польщенный тем, что по моим собственным наблюдениям, подтверждающим слова хозяйки, он и впрямь теперь дольше засиживается здесь, я через отворенную дверь моей комнаты зазвал его к себе, и он, поскольку дни уже стали длинней и было совсем светло, увидел все мои этюды и эскизы, которые я не хотел никому показывать и даже Сусанне не показал, — а ведь у нее в глазах было куда больше огня, чем у господина Родерера, хотя цвет глаз у них был совершенно одинаковый. Я вытирал кисти, а он переходил от одной вещи к другой в том порядке, как они стояли на полу или висели на стене, и внимательно рассматривал каждую. Долго разглядывал он и большую картину, только начатую и стоящую на мольберте. Я не мог ему этого запретить, потому что пригласил его войти и тем самым отдал ему на обозрение все мои работы. Но он ни единым словом не выразил своего мнения о них. После того как я привел в порядок кисти, мы с ним направились в ту каморку, где на столике стояли его пиво и мой ужин, принесенные хозяйкой. А когда подошел срок, он спустился по лестнице, затем по склону холма, сел в коляску и укатил домой.

На следующий день погода стояла великолепная. Мой дорожный барометр, висевший в комнате на стене, показывал 28 дюймов и 4 линии, что означало устойчивую ясную погоду, и я взял свои принадлежности, всегда стоявшие наготове, и тотчас направился на болото. За этим днем последовало еще несколько столь же ясных, и я постарался не упустить их.

Хозяйка едва не причинила мне неприятностей. Приближался день храмового праздника в Люпфинге, и она уговаривала меня в этот день отдохнуть и прогуляться туда, потому что такой красоты, как на этом празднике, нигде не увидишь. Я отклонил ее предложение. Вечером праздничного дня, который она с самого утра провела в Люпфинге, она вышла к яблоне, под которой я сидел в одиночестве, так как по случаю праздника мой господин Родерер не пришел, и сказала, что я очень много потерял, не побывав в этот день в Люпфинге. Все там меня знают и любят, все обо мне спрашивали и хвалили мои картины, а она им сказала, что я человек простой, неспесивый, что она может глядеть на мои картины, когда ей вздумается, — придет ли убирать комнату или так спросить о чем-нибудь; и муж ее тоже может на них глядеть, когда приносит мне наверх воду или еще что-нибудь; а когда я после работы привожу все в порядок, то даже не ругаю ее сорванцов, если они прибегут поглазеть. Людям не терпится взглянуть на мои картины. Они собираются прийти.

Я сказал хозяйке:

— Милая моя хозяюшка, когда вы приходите ко мне за каким-нибудь делом или когда хозяину, вашему супругу, требуется что-нибудь сделать в моей комнате, можете смотреть на мои картины, сколько вашей душе угодно, и даже ваши детки пусть смотрят, в то время, когда это мне не мешает; но больше никому нельзя, будь он хоть из Люпфинга или Киринга, хоть с Верхнего или Нижнего Люпфа, хоть из Парижа, Петербурга или Мюнхена. Говорите всем, что я занят и никого не принимаю и что картины мои смотреть нельзя.

— И верно, и правильно, — согласилась она, — только нам, да еще благородному господину Родереру оказана такая честь, а больше никому.