Лесная тропа

Дома, переодевшись во все сухое, я первым делом спросил о Томасе. Он поднялся ко мне и рассказал, что едва-едва успел доставить домой каурого. Ему пришлось перелезать через поваленные деревья, а за ним следовали пильщики, которые убирали с дороги, по крайней мере, самые большие стволы, так что, когда он возвращался в санях, путь был уже сравнительно расчищен. Через небольшие стволы и сучья он кое-как перетаскивал сани, но серьезным препятствием явился таугрундский ручей. Самого ручья, конечно, видно не было, но там, где он течет под снегом или, вернее, лежит скованный льдом, скопилось в канаве много воды. Каурый увяз по шею в мягком зыбуне под водой, Томас еле-еле вызволил его оттуда и сам потом долго искал брода, пока не наткнулся на твердую почву нынешней санной дороги и не вывел на нее сани и лошадь. Спустя немного это бы ему не удалось: в низинах Таугрунда разлилось целое озеро.

Подобные же вести приходили со всей округи; что творилось за ее пределами, мы не знали, никто не отваживался пока забираться в такую даль. Я так и не дождался двух нарочных, которые должны были сообщить мне о здоровье моих больных.

Наступившая ночь скрыла от нас дальнейшие события, мы только слышали, как ветер беснуется над белой, насыщенной влагою землей, угрожая нам тысячей бедствий.

Следующее утро встретило нас голубым небом, лишь отдельные тучки не спеша бороздили ясный небосвод. Ветер почти утих и к тому же изменил направление: вместо востока он слабо дул с запада. Стало заметно холоднее — не так, чтобы замерзала вода, но, по крайней мере, таяние приостановилось. Теперь передо мной были открыты все дороги, за исключением двух мест, где глубина разлившейся бурливой воды и раскисшего снега не позволяла ни проехать, ни пройти. В третьем месте вода была спокойна, но она глубоко и на большом пространстве залила впадину в долине; здесь жители, связав древесные стволы, протащили меня, как на плоту, к одному из моих тяжелобольных. Я был бы рад навестить и остальных, но там необходимость была не столь велика, и я надеялся проведать их завтра.

Ясная погода удержалась и на следующий день. Ночью хватил мороз, и стоячие воды затянулись льдом. Он так и не растаял за день и только трескался, оттого что вода под ним быстро просачивалась в лежащий на почве снег. Я поздравлял себя с тем, что вчера на плоту пробрался к кумбергскому Францу: лекарство подействовало, сегодня ему много лучше, кризис миновал. Удалось навестить и остальных двоих. Правда, проехать к ним было невозможно из-за неровностей почвы под водой, но, привязав к альпенштоку длинный шест и опираясь на него, я кое-как прошел. Потом переоделся в трактире в предусмотрительно захваченное сухое платье, а мокрое связал в узелок и положил в сани.

Спустя несколько дней я мог уже беспрепятственно ездить через Таугрундский лес в Дубс и Айдун.

Наступили ясные, погожие дни. С востока дул слабый ветерок. Ночью еще стояли морозы, а за день все снова оттаивало. Скопившиеся после той бури воды постепенно просачивались и уходили в грунт, и вскоре их и следа не осталось. По всем дорогам, которыми пользовались зимой, можно было уже пройти и проехать — сначала на санях, а потом и на колесах. И точно так же сошли, исчезли неведомо куда так пугавшие нас неизмеримые массы снега; сначала то здесь, то там зачернели проталины, а вскоре настало время, когда белые островки снега сохранились только в глубоких лощинах и строевых лесах.

В первые же дни после той памятной гололедицы, когда люди стали отваживаться на более далекие поездки, появилась возможность оценить размеры причиненных ею опустошений. Во многих местах, где деревья росли особенно густо и где за недостатком света и притока воздуха стволы были тоньше, выше и слабее, а также на горных склонах, где почва бедней или где под действием ветров деревья уже и раньше покосились, опустошения были особенно ужасны. Местами стволы лежали завалами, словно скошенные стебли, а на тех, что остались стоять, падающие деревья обломили сучья, либо их раскололи, либо содрали с них кору. Больше всего пострадала хвоя, потому что там, где она растет густо, стволы тоньше и более хрупки, к тому же ветви и зимой опушены зеленью и снегу есть где задержаться. Меньше всего пострадал бук, а за ним ива и береза. Последняя потеряла только нижние, никнущие к земле ветви, они лежали вокруг стволов, точно соломенная подстилка. Иные тонкие стволы согнулись обручем; много таких обручей встречалось той весной, попадались они еще и осенью, и даже много лет спустя. Однако как ни велик был вред, причиненный лесам гололедицей, как ни ужасны опустошения, у нас они были куда менее чувствительны, нежели в других местах, — мы не знали недостатка в лесе, у нас он имелся скорее в преизбытке, и эти потери не так уж много значили, тем более что для своих непосредственных нужд мы можем пользоваться буреломом, если он лежит в доступных местах, а не в глубоких оврагах и лощинах или на высокой крутизне.