Лесная ведунья 2

Шаг на выдохе и то, что по всем законам магии было изолировано как от вторжения, так и от исторжения, пропустило меня, ласково коснувшись тела тёплой, словно печное тепло, магией.

Дальнейшие мои действия были продуманы лишь частично:

— Смерть! — всего одно слово, но взмах клюки опрокидывает ведунью справа наземь, из земли прорываются побеги, оплетая хрипящую и орущую нежить, побеги впиваются в её тело корнями, грибные споры покрывают тело и крик обрывается.

Любая смерть в лесу на пользу идёт. Особливо если лес тот Заповедный, а хозяйка его приказ отдала. И мне не требовалось даже взгляда, чтобы ощутить окончательное разложение нежити — я просто это ощущала. Как ведунья. Как та, что чувствует лес, словно часть самой себя.

И эта же часть меня, моей души, требовала вторую жертву — но я и ведунья и ведьма. А ведьма во мне видела боль, видела страдания, несправедливость видела… и жизнь, которую еще можно было спасти.

— Ссссмерть!!! — прошипела ведунья, пытаясь повторить мой маневр.

Глупая, это же мой лес, а мой лес слушает лишь меня.

— Ярина, — позвала почти беззвучно.

Заповедная откликнулась мгновенно, вспорола землю под ведуньей, оплела её лианами, не давая и шевельнуться. Оплела её ноги корнями, не давая и шагу ступить. И вот тогда спокойно я к нежити приблизилась, хоть и держала клюку наготове, хоть и была настороже, а всё же руку протянула, коснулась той чёрной тучи несправедливости, да и ощутила на губах вкус предательства.

Видение было ярким, отчётливым, словно не видение вовсе, а наяву вижу всё. Ведунью звали Дарима, да имя то своим она не считала — его мать, гибнущая, прошептала, отдавая кроху чаще леса Заповедного… Там она и осталась, мать этой девочки. Едва сидела, бессильно привалившись к дереву, по щекам её текли слёзы… по груди кровь. А вдали полыхал огнем магическим замок каменный… магов работа. Маги эту женщину и преследовали, маги и нашли — улыбалась она, да на лес глядела взглядом вечным, взглядом мёртвым. И сунулись было маги в лес, о ребёнке им было ведомо, но восстала чаща, а супротив чащи Заповедной ни одному магу не устоять. Отступили. И над телом матери чаща глумиться не позволила… хорошая чаща была, правильная.

«Веся, убью!» — бушевал мой леший.

Аспидушка тоже гневался, но я сейчас почти ничего из этого мира не слышала, я прошлое наблюдала… И видела я, как растёт девочка, не ведая вовсе, что человек она. Как обратилась к ней впервые Силушка лесная, да молвила гласом звериным, криком птичьим — иное дитя леса не поняла бы. А после, как долго и тяжело познавала ведунья язык человеческий, да и язык магический. Как пыталась слова складывать, а звучали нескладно, сколько ночей провела над учебниками ненавистными, а деваться-то было некуда. Не было у неё другой жизни, куда уйти тоже не знала — росла дитя, и верила, что весь мир, это лес. Один лишь лес, со зверями да птицами, с чащей, дубом Знаний и Силушкой лесной, учебный процесс контролирующей. И от того невдомёк было девушке, что ходит она как зверь в шкуре, что не волосы на голове, а колтун ни разу не чёсанный, что не в избе живет — в логове под корнями дуба Знаний устроилась.

Да кто ж ведает, что лучше для нас, а что хуже?

Парубка славного, парубка справного встретила она, когда в реке была. Тот сети искал, унесённые течением, она травы собирала речные, для медведя захворавшего… И когда парня того увидала она, в её сердце весна распустилась, а моё сжалось от тревоги-предчувствия… Я ж сразу решила, что он и стал её погибелью, он и предал… А оказалось — не он…

Оказалось совсем не он!

И тут обожгло руку мою, да ощутила рывок сильный, а следом в объятиях аспида оказалась, но не противилась, сил на то не было.

Гневался леший, молчал напряжённо аспид, стояла я, уткнувшись лбом в грудь его чёрную чешуйчатую, а по щекам слёзы градом, и трясло меня как в лихорадке. Так трясло, что и Лешинька смекнул — не чисто дело.

— Весь, — прошептал растерянно. — Веся…

Ничего я лешему не ответила.

От аспида отступила, клюкой оземь ударила, да и перенеслась прямиком к дубу Знаний. Встала перед деревом могучим, руки дрожат, слёзы текут, да боли нет в них — есть гнев! С гневом же, с трудом сдерживаемым, и позвала:

— Сила Лесная!

Зашумел кроной дуб Знаний, зашумели иные дубы.

Не ответила мне Сила лесная. Ни слова не сказала. Словно и нет её вовсе! Да и не было никогда. Ну да ничего, мы, ведьмы, народ настойчивый.

— Ты предала! Ты! — прокричала я вершинам дубов.

И не стерпела обвинения Силушка Лесная. Проявилась лицом в ветвях и листьях, на меня взглянула пасмурно, да и молвила:

— В моих лесах Заповедных насильно никого не держат. А кто волен уйти — того держать не буду.

Пошатнулась я, на землю осела, слёзы горькие по лицу текут, и понять… понять не могу…

Лишь один вопрос задала, с трудом ярость сдерживая:

— А меня убивать будут, тоже позволишь? Не спасёшь, не вмешаешься? Такой мне ждать участи?

Зашумела листва, словно ветер по лесу прошёл, да и ответила Сила лесная тихим шёпотом, словно бы тот же ветер к щеке прикоснулся:

— Не знал я… Не понял… То людские законы, они мне не ведомы.