Лесной бродяга

Солнце стояло высоко на небе, опаляя равнину жгучими лучами, когда наконец Черная Птица со своим отрядом достиг небольшой рощицы каменных деревьев, где накануне происходило первое военное совещание. При виде грозного вождя, прибытия которого все ожидали с нетерпением, со всех сторон раздались восторженные крики. Честолюбивый апач молча принимал выражение восхищения соплеменников, как должную дань своей особе, затем, обратившись ко всем воинам, произнес:

— Только дух Черной Птицы будет руководить воинами, ибо тело его страдает, а рука потеряла свою силу! — И он указал на свое окровавленное плечо.

Крики радости тотчас сменились горестными восклицаниями, выражавшими сочувствие раненому военачальнику, которому поспешно помогли сойти с лошади и усадили около костра. Остальные вожди с низким поклоном также расположились вокруг огня.

Черная Птица первым затянулся из почтительно поданного ему калюмета и передал его своему соседу; таким образом он обошел вождей и старейшин среди полного молчания. Все собирались с мыслями для предстоящего совещания.

Мы оставим на время членов племенного совета, медленно покуривающих дымящийся калюмет, как то и подобает храбрым воинам перед началом всякого важного дела, и снова вернемся в лагерь мексиканцев, оставшийся без начальника и без проводника.

В лагере господствовали замешательство и неразбериха. Распространился слух, что золотоискатели совсем недалеко от цели экспедиции, что где-то поблизости находятся богатейшие россыпи и что дон Эстебан покинул лагерь с целью уточнения их местонахождения. Впрочем, в течение первой половины дня беспорядок в лагере не имел иной причины, кроме вполне естественного нетерпения, с которым мексиканцы ожидали возвращения своего предводителя с добрыми известиями. Но когда солнце перевалило за полдень, а ни один из четырех покинувших лагерь до рассвета всадников так и не возвратился, нетерпение переросло в беспокойство, спустя еще пару часов — в откровенную тревогу.

Напрасно мексиканские дозорные пристально вглядывались вдаль: они так и не увидели ни своего предводителя, ни его эскорта, ни проводника, чье таинственное исчезновение давало пищу тревожным толкам.

Привязанные к ограждению лошади понурили головы от жажды, которая начала мучить и людей. Кроме того, стал досаждать и голод, ибо авантюристы не рискнули покинуть пределы лагеря, чтобы поохотиться на оленей или бизонов, — ведь дон Эстебан накануне отдал строгое распоряжение не выходить за линию укреплений. По мере того как солнце приближалось к западу, беспокойство и тревога усиливались все более.

Вне лагеря, близ самой ограды из связанных цепями повозок, валялись многочисленные трупы лошадей и индейцев, от которых уже шло зловоние. С северной стороны на равнине виднелись свежие холмики — могилы павших прошлой ночью мужественных защитников лагеря. Они придавали окружающему ландшафту еще более унылый и мрачный вид.

После четырех часов пополудни часовые заметили в отдалении облако пыли. Мексиканцы тотчас высыпали за ограду, надеясь встретить дона Эстебана и его спутников, однако появившаяся было надежда вскоре сменилась разочарованием: среди облака пыли мелькали перья головных уборов апачей и их украшенные скальпами копья.

В лагере поднялось смятение, отовсюду слышались крики:

— К оружию, индейцы!

Беспорядок достиг в эту минуту своего апогея. Все растерялись; никто не знал, кому принять на себя обязанности, кого слушаться. Однако чувство самосохранения заставило мексиканцев поспешно занять указанные им накануне позиции. На всех лицах отражалось сильнейшее беспокойство. Только через несколько минут мексиканцы несколько пришли в себя, так как разглядели, что индейцев всего шестеро и приближались они без воинственных криков. Передовой всадник держал в руке копье с привязанным к нему белым лоскутком — символом мира. Роль миротворца взял на себя сам вождь апачей.

Приблизившись к лагерю на расстояние ружейного выстрела, индейцы остановились; Черная Птица с белым знаменем подъехал еще ближе к лагерю. Остановившись в нескольких шагах от мексиканцев, он начал размахивать копьем.

Навстречу ему из лагеря выступил участник экспедиции, уроженец Тубака, который благодаря некоторым контактам с племенами апачей научился объясняться с апачами на местном диалекте, состоявшем из индейских и испанских слов. Это был невысокий сухопарый человечек, который в глазах индейцев, больших почитателей физического совершенства, должен был служить очень плохим представителем власти. Его звали Гомес; весьма неохотно принял он на себя роль посредника, отказаться от которой не мог, так как ради собственной безопасности мексиканцы должны были скрыть от индейцев отсутствие своего начальника. В сильном смущении вышел Гомес навстречу индейскому предводителю, спокойствие которого составляло разительную противоположность с замешательством тщедушного мексиканца, неожиданно очутившегося в роли начальника. Заметив, однако, на плече индейца окровавленную повязку, Гомес несколько успокоился.