Лесной бродяга

Розарита, задумчивая и мечтательная, прислушивалась к гармоничному шепоту вечернего бриза и, казалось, была погружена в неопределенную грусть.

Внезапно она пронзительно вскрикнула и указала рукой на темный канал, где под сводами зелени, в которой терялись воды озера, осторожно кралась человеческая фигура. По ее странной прическе и раскрашенному красками лицу в ней сразу можно было признать индейца. Первое время сам охотник поддался чувству тревоги при виде странного гостя, однако скоро жестом успокоил дона Августина, бежавшего на крик дочери с оружием в руках.

— Пустяки, — заметил Энсинас, — это мой друг команч, хотя и страшный на вид!

Чтобы окончательно рассеять недоверчивость отца и дочери, охотник спокойно пошел навстречу индейцу. Да и последний, при виде сидевших на берегу людей, перебросил через плечо карабин, который раньше держал в руке, и направился вдоль берега навстречу охотнику. То был стройный молодой человек, выступавший легким упругим шагом. Могучая грудь его и плечи были обнажены, а вокруг узкой талии был обернут тонкий индейский плащ ярких цветов. Его ноги были облечены в алые суконные гамаши, закрепленные снизу подвязками, сплетенными из конского волоса, а обувью служили полусапожки такой же замечательной работы, как и подвязки.

Голова его, выбритая сплошь, за исключением пучка волос на макушке, завязанных в узел, привлекала внимание странностью своего убора. То был род тюрбана, составленного из двух платков, живописно повязанных крест-накрест через лоб. Блестящая кожа огромной гремучей змеи терялась в складках тюрбана, голова пресмыкающегося с острыми зубами торчала справа, а хвост с погремушками свешивался до левого плеча.

Черты его лица обращали на себя внимание правильностью и грацией, их портил лишь густой слой красок, которыми индеец был размалеван. Высокий лоб, на котором было написано мужество и честность, черные, полные огня глаза, римский нос и тонкий с гордыми очертаниями рот придавали ему величественный вид.

Спокойно и беззаботно приближался молодой воин, не обращая внимания на впечатление, производимое им, но при виде Розариты невольно остановился, бросив на молодую девушку взгляд наивного восхищения.

Бледная как полотно, Розарита с трепетом прижалась к охотнику, подобно голубю, ищущему убежища в колючках нопала от когтей коршуна.

На вопросительные взгляды Энсинаса, индеец ответил двумя вопросами, вложив в них всю пышную образность индейского языка:

— Разве сегодня выпал снег на берегах озера? Или в лесной траве распустились водяные лилии?

Трудно сказать, развеял ли страх молодой девушки этот тонкий комплимент. Во всяком случае, она уже не жалась к охотнику. Беспокойство последнего, однако, не уменьшилось, и на цветистые вопросы индейца он предпочел ответить тоже двумя вопросами:

— Разве команч принес мне дурное известие? Разве он считает себя в неприятельской области, идя с карабином наготове, точно выслеживает какого-нибудь апача?

Сверкающий Луч презрительно улыбнулся.

— Апачей, — сказал он, — воин команчей преследует лишь с плетью в руке. Нет, команч видел недалеко отсюда бизонов и надеялся перехватить их у водопоя!

Энсинас не забыл, что индеец обещал ему идти по следам двух пиратов прерий. Знал он также, что этот воин был не такой человек, чтобы отказаться от своего намерения.

— Ничего иного зоркие глаза команча не увидели?

— Сверкающий Луч видел среди следов белых следы Кровавой Руки и Эль-Метисо и пришел предупредить друзей, чтобы они были настороже!

— Как! Эти негодяи все еще здесь? — с беспокойством воскликнул охотник.

— Что он говорит? — спросил гасиендеро.

— Ничего особенного, сеньор Пена! — ответил Энсинас. И снова обратился к индейцу: — Воину известна цель, ради которой эти разбойники прибыли в здешние края?

Команч некоторое время молча разглядывал окружавших его лиц, потом выразительно посмотрел на донью Розариту, опиравшуюся на руку отца, и отвечал:

— Лилия Озера бела, как первый снег. Если бы перед глазами Сверкающего Луча не стоял образ избранной им подруги, его ослепила бы молния, исходящая от женщины, живущей в небесном вигваме. Это жилище достойно ее. Эль-Метисо прибыл похитить Лилию Озера!

При этом поэтическом намеке на ее красоту Розарита молча потупила глаза перед огненным взором команча.

— Сверкающий Луч одинок теперь, — продолжал индеец, — но он поклялся отомстить за смерть тех, которые положились на его слово. Он, как и мой брат, будет охранять Лилию Озера. Теперь Сверкающий Луч доволен. Он предупредил друзей и возвращается обратно к покинутым им следам.

— С тобой были еще два воина.

— Они возвратились в свои вигвамы. Сверкающий Луч идет один.

С этими словами, сказанными с благородной простотой, команч протянул охотнику руку и, кинув еще раз на Розариту восхищенный взгляд, удалился так же молча, как и пришел, как будто, идя в одиночку по следам двух опасных бандитов прерий, он делал самое обыкновенное дело.

— Что хотел выразить этот дикарь цветами своего красноречия? — спросил сенатор не без чувства ревности, едва фигуру индейца скрыли деревья.