Лесной шум

Яблоням вообще не приходится стоять на берегу. С дикой яблоней случиться это может и, если так выходит, то вид получается восхитительный. Огромное дерево, сплошь покрытое бледно-розовыми цветами, слегка склонившись, как бы смотрится в зеркало воды, и белоснежные лепестки падают с ветвей на их отражение.

Такие прелестные случаи в Аскании часты, яблонь, не тронутых ножницами садовника, так много, и, высокие, развесистые, они обильно цветут над грязной водой.

Давно не чищенные пруды заволакиваются тиной, заросли травой и, если бы не случайное наводнение от весенних снегов нынешнего года, то многие из прудов пересохли бы. Кто будет чистить, на какие средства? Нет денег.

Проклятая песня звучит и тут на каждом шагу.

Узнав, что профессор-орнитолог вернулся из поездки на птичьи острова, я иду посмотреть его добычу. Журавлиное яйцо—огромное, почти коричневое, глинистого цвета. Сколько оно весит? Фунт, не больше ли?

Профессор, прикинув на руку, предполагает:

— С полкилограмма будет.

— А нельзя ли точно узнать?

— Можно. Сейчас свесим.

Профессор идет с яйцом в соседнюю кухню, но возвращается несколько смущенным: весы, оказывается, сломаны.

Так ведь то кухонные весы, в лаборатории разве нет своих?

То-то и дело, что не только весов, а и лаборатории почти нет. Вот свалены в углу кое-как пересыпанные нафталином русачьи шкурки. Это разные виды водящихся тут зайцев, их много, они очень интересны, набить их, сделать чучела из них некому и спрятать некуда. Так и валяются. Они попали сюда из зоологической лаборатории: там совсем места нет.

Библиотека. Ее сожгли, а что не успели сжечь, то растащили. Два-три небольших шкафа, наполненных пыльными книгами, это личная собственность профессора, уцелевшая случайно. Для научной работы, откровенно говоря, ничего нет, если не считать пустой комнаты с большим деревянным столом.

Добыча последней орнитологической экспедиции лежит на столе. Их с полсотни.

Это уже не птицы, хотя бы убитые, и это еще не чучела; это шкурки птиц, набитые отравленной ватой. Так с ярлыками на лапах они будут, покрываясь пылью, висеть до тех пор, пока представится возможность придать им надлежащий вид. Сейчас из глазных впадин у них торчат белые клочья. Стеклянных глаз нет. В деревенском кооперативе там, в глуши, близ птичьих островов Азовского моря, оказался для чего-то завезенным желатин. Профессор купил его весь—пачек восемь, оптом, по дешевке, все равно никто там не купит, а помощники его, профессора, воображают и уверяют, что они из желатина сделают глаза для птиц. Боевой, неустрашимый народ эта молодежь. Пусть делают.

Джарылгач, Бирючий остров, Тендеркоса—все это на бумаге вошло в заповедник Чапли. На деле там ни охраны, ни стражи, ничего, кроме бесконечного множества птиц. Там гнезда лежат на земле сплошь, оттуда яйца продолжают вывозить лодками на корм свиньям, на мыло. Конечно, там можно было бы не только застрелить несколько десятков птиц, а наловить живьем на пролете множество диковинок, но… Но… денег нет. Впрочем, экспедиция привезла живую добычу. Вот. Болотная курочка весело попрыгивает в клетке. Мальчишки поймали и принесли.

Просили за курочку рубль. Профессор, не располагая кредитами, предложил двугривенный. И оказался прав: мальчишки уступили.

Если мне уж очень хочется узнать точный вес журавлиного яйца, то не снесу ли я его в лабораторию шерстоведения.

Овцеводы богачи, у них какие угодно весы есть, шерстинку свесит, не только яйцо, у них микроскопов новых полдюжины, они…

— Ну что там считать в чужих карманах. Скажите лучше, профессор, как проехать на Джарылгач, например, к кому там обратиться. Без экспедиции, просто так, одному поехать, а?

— Наймите подводу, она довезет вас туда дней в пять. А обратиться там не к кому, да и незачем. Болото и птицы, смотрите, сколько хотите.

— А стрелять можно?

— Не полагается, конечно. Но если бы вам вздумалось, то никто слова не скажет.

В благоухающих зарослях сирени даже днем поют соловьи. Их видно, таинственных певцов. Скворцы носятся тучами, не боятся ничуть, расхаживают стаями пешком по дорожкам так близко, что кажутся странно большими. Со всех сторон брызжут песни.

Все это очень мило, но как же так: неужели журавлиное яйцо нести овцеводам? Лучше уж его не взвешивать. И на Джарылгач не поеду, пока не выяснится, заповедник он или просто так необитаемая пустыня. Вот досада.

Зоологическая лаборатория помещается… в чулане. Стул там один, посетителю сесть иначе некуда, как на сундук. Препаратор, он же и фотограф, заявляет, что снимков для меня он при всем желании сделать не может: бумаги нет. Лицо его в красных пятнах, голос прерывается. Что такое? Стоит из-за пустяков волноваться, бумаги пришлю, да и снимки вовсе не так важны. Не в том дело. Он сокращен. Может быть, не вполне, но в этом роде. Ему предложено или согласиться на уменьшение его оклада на 30 %, или покинуть должность. Куда же он пойдет? Он тридцать пять лет тут, вся жизнь, все силы, все отдано Аскании. Разве он может без нее жить? И тридцатью рублями в месяц разве можно покрыть недостаток в сотни тысяч рублей?