Лесной шум

— Мальчишка ты не маленький, — сказал он, — а дурак. Ну мыслимое ли дело волка летом увидать! Он и осенью-то сквозь голые кусты на глазах у тебя мышью прошмыгнет, не заметишь, а теперь везде лист, трава. Молчи, а не то прогоню.

II

— К Долгому озеру в конец с берега попасть знаешь? — спросил я Степку-подпаска.

Он не раз водил меня в пойме по глухим тропинкам, показывал утиные лужи.

— В Волчью-то заводь, — ухмыльнулся Степка, — как не знать. Тебе туда зачем?

— Мое дело. Сведешь?

— Очень даже просто. С гати, с коровьего гона, тут тебе и ход. Пойдем. Вот сюда полезай, — сказал Степка, — мое дело показать, а вылезешь ли назад, — не знаю. Съедят того и гляди.

Он указывал на какую-то прогалину между кустами, где виднелась болотистая тропинка, уводившая в чащу. Тут можно пробраться к заводи. Сюда удирают волки, когда за ними гонятся пастухи, тут где-то волчьи гнезда.

— А это что?

Через несколько шагов зияла другая дыра.

— Да то же. Лаз. Их тут много. В какой ни влезь, все там будешь. А вот вылезти оттуда…

— Ты сам-то их не видал? Может, врешь?

— Вона. Сколько раз. Он ничего, волк-то, он человека зря не трогает. На него только чуть, он бежать. Ну, к гнезду не лазим, нельзя, не полагается. Ежели их на гнезде-то тронуть, они такого зададут. Куда, куда ты завязла, козья душа! — закричал Степка.

И побежал выручать из грязи козу.

III

Густые кусты тянулись вдоль всей гати. Кое-где под нижними ветвями виднелись темные дыры. Вот они, волчьи тропы, отпечатки когтистых лап на грязи у входов. Волки ли наследили? А вдруг просто собаки набегали?

Тут по гати, по протоптанной скотом среди кочек болота дороге, местами кое-как замощенной хворостом, утром в пойму, вечером обратно в деревню тяжко бредет стадо, тут спутаны, сбиты сотни различных следов.

Степка бегал в сторону от гати то за коровой, то за овцой, хлопал кнутом, свистел, орал, подмигивал на заросль:

— Ну как, слазил? Нет? На словах-то боек, а тут, небось, скис. Фью-ю!

Кусты стояли молчаливой зеленой стеной. Посвистывали тонко маленькие кулики, крякали разными голосами утки, глухо стонала выпь, водяной бык. Кряковая утка, взяв клювом за шею каждого утенка, перенесла их с десяток пуховых, зеленых через колдобину и, озабоченно покрякивая, пошла дальше; весь выводок пища ковылял за ней. А волки? Никогда их не видать, не слыхать.

Вранье, должно быть.

IV

На утренней заре, в час тумана, тишины и сна я вошел в узкий ход между кустами, раздвигая влажные от росы ветви. Скоро пришлось нагнуться: зеленый свод повис над головой, роняя холодные капли. Молотом колотилось сердце, но я полз, в смутном ужасе протягивая ружье вперед. Скользко, мокро, грязно, рои мелких мошек отвратительно лезут в лицо, какие-то мягкие нитки тянутся, паутина, плесень, что ли, гадость такая, и пахнет скверно, гнилью. Но ни звука, ни движения. Где же кости, черепа, остатки растерзанных животных? Только липкая грязь и пронизывающая сырость.

А за кустами широкий зеленый луг и полоса воды, наполненная темнокрасными отблесками. Вот он, таинственный угол, конец озера. Травы тут растут, не смятые, не тронутые никогда никем.

Ну какие тут звери! Я, закинув ружье за плечо, походил по крепкому сухому краю берега. Видно было, как из темной глубины, точно серебряная, всплывает рыба и—бульк! — ловит мошку.

Сердитый вылез я сквозь мокрые кусты обратно на гать. Там тяжко, грязно шло привычной дорогой стадо. Мычанье, крик, ругань, бряканье колокольцов, шлепающая беготня по лужам, резкий запах коз, хрюкают свиньи. И Степка хлопает, свистит, орет, хохочет:

— Ну как, слазил? Видал? Никого не видал? Да где тебе. Тетеря.

— Проваливай, — ответил я со злостью, — сам ты все только врешь.

Степка, ругаясь, убежал за стадом, а я пошел домой. Мне было очень досадно. Такое таинственное место и ничего страшного.

V

Зазолотились листья, запахло яблоками в лесу, но дни стояли жаркие, ясные. Я охотился без собаки и не лазил больше по лужам, вода стала холодна, уток я поджидал на кормежке. Случалось все-таки провалиться в болото, зачерпнуть в сапоги, тогда сушиться, отдыхать, пить, есть я отправлялся за ограду из кустов, к ручью, ниспадавшему пенистой лентой с уступа берега в озеро. Там в большом кусте, одиноко стоявшем почти у воды, я связал верхние ветви, а на них навалил грудой хворост. Дождь почти не пробивал этой крыши. Жестяной чайник, охотничья сумка, кафтан часто оставались в убежище, никто их не трогал.

В туманное росистое утро я, мимоходом затаившись между кочками неподалеку от гати, удачно подстерег на луже уток и убил пять больших кряковых. А на охоту я шел в другой конец поймы, — не тащить же этакую тяжесть. И я ушел, развесив неожиданную добычу в своем кусте. Когда я возвратился перед вечером, на бечевке висели лишь три красные лапы.

Кто тут был, кто взял уток?

Уж не волки ли в самом деле, человек-вор унес бы все с бечевкой.

Эти оторванные утиные лапы меня и встревожили, и напугали, и обрадовали: значит, что-то тут есть.