Лесной замок

И, напротив, пустые и суетные мольбы мы всячески поощряем. Мы рассматриваем всю их совокупность как еще одно средство усугубить владеющую Болваном усталость, исподволь овладевающее Им безразличие. Пустые мольбы просто-напросто изнашивают Его. А так называемые мольбы о судьбах Отечества приводят в ярость. (В конце концов, истерический патриотизм — одно из самых испытанных наших орудий.)

Истина же заключается в том, что вопреки мольбам Клары с Алоисом (удалось нам блокировать эти молитвы или нет) Эдмунд умер 2 февраля 1900 года. Причем я едва не обнаружил самого себя среди тех, кто совершенно искренне оплакивает его смерть. Эдмунд был первым ребенком, к которому мне довелось испытать нечто вроде любви (или, по меньшей мере, я питал к нему такую безоговорочную и всестороннюю симпатию, что в его присутствии мне странным образом становилось веселее). В своих тогдашних чувствах я так толком и не разобрался. Уверен только в том, что Адольф отнюдь не оплакивал младшего брата (удачным для поджигателя образом унесшего с собой в землю тайну, столь же грозную и зловещую, как торчащая из могилы рука), да и я сам не имел права на внешние проявления скорби. Потому что, разумеется, приложил к этой смерти руку.

7

В день похорон Эдмунда Алоис объявил Кларе, что он на них не пойдет. Даже не привел хоть какого-то объяснения. Просто уперся рогом.

А потом вдруг заплакал.

— Мне нынче не совладать с собою, — признался он. — Ты что, хочешь, чтобы я притворился богобоязненным человеком? И где — в церкви, которую я ненавижу?

Впервые за все годы совместной жизни волю гневу дала и Клара:

— Да, в церкви, которую ты ненавидишь! И где я обретаю хоть какой-то покой. И самую малость утешения. Где я могу поговорить с нашим Густавом, с Идой, с Отто, а теперь… — сейчас уже расплакалась и она, — и с Эдмундом.

Они не поссорились. Только поплакали вдвоем. И в конце концов Клара сказала:

— Хватит тебе так сурово держаться с Адольфом. С нынешних пор он единственный еще может стать сыном, которым ты получишь право гордиться. Так зачем же пороть его так жестоко?

Алоис кивнул.

— Обещаю, — сказал он. — Но только в том случае, если ты сегодня туда тоже не пойдешь. Если останешься со мною. А сам я… не смогу туда ни за что… — Еще не завершив этой тирады, он уже вновь заплакал и, плача, обнял ее. — Ты мне нужна. Мне нужно, чтобы ты осталась со мной дома. — Никогда раньше он не говорил ей ничего подобного. И сейчас сам не верил собственным ушам. И тем не менее всё говорил и говорил. — Да. Я торжественно обещаю. Я клянусь. Я никогда больше не ударю Адольфа.

Нехорошо, конечно, анализировать поведение супругов, испытывающих такие мучения, но не удержусь от замечания, основанного на опыте долгих наблюдений над супружескими парами: любые взаимные клятвы в таких союзах, как правило, подкрепляются тайными оговорками.

Да и наш Алоис точно таков же. Он уже сказал себе: «Да, я и пальцем не прикоснусь к Адольфу, пока он не вытворит чего-нибудь особо ужасного», впрочем, и Клара была далеко не так проста, чтобы поверить ему. Особенно сегодня. Она уже начала задумываться над тем, не тяготеет ли над ее семьей страшное проклятье. И сама не чувствовала в себе сил отправиться на похороны. Она уже уделила Господу столько внимания, что, пожалуй, пришла Его очередь сделать ответный ход.

Поэтому она сказала Анжеле, что той придется пойти на похороны одной.

— А если тебя спросят, скажи, что твои родители разбиты горем. И это сущая правда, — добавила Клара. — У меня нет сил, и у твоего отца — тоже. Я никогда еще не видела его плачущим. Мне кажется, он может сойти с ума. Анжела, это для него такой удар. Я просто не могу оставить его одного. Не могу — и не имею права! Так что на сегодня ты станешь единственной женщиной, представляющей на похоронах наше семейство. Волей-неволей станешь на сегодня взрослой женщиной.

— Тебе надо пойти в церковь с Адольфом и со мною, — возразила падчерица. — Иначе будет скандал.

— Слишком ты еще юна, чтобы тебя по-настоящему волновали скандалы, — ответила Клара. — Просто скажи им, что мы заболели, и этого будет достаточно.

— Но ты хотя бы можешь мне пообещать, что вы останетесь дома? — спросила Анжела. — Боюсь, он не усидит в четырех стенах. И попросит тебя отправиться с ним в пивную. И напьется до бесчувствия. Только ты, пожалуйста, никуда не ходи.

— Это будет зависеть от твоего отца.

— Ты ведешь себя как рабыня.

— Замолчи! Не смей!

Так что, к вящему изумлению Адольфа, ему пришлось идти на похороны вдвоем с Анжелой. А когда он спросил у нее почему, единокровная сестра ответила как бы невпопад:

— И помойся как следует. От тебя опять чудовищно несет.

8