Лесные дали

Ох эти многозначительные паузы. "Неужели догадывается? Как бы я не хотел! Милый, добрый Афанасий Васильевич. Не надо. Не думайте обо мне плохо. Да, я люблю ее. Что в этом плохого?" Догадывался-то Рожнов, предположим, давно, после того, как Ярослав рассказал о встрече Нового года. Как бы продолжая разговор, старик сказал:

- А тебе надо полюбить девушку. Сколько их тоскует но женихам, молодых и славных невест. Знай выбирай. Вон Роза, зоотехник, чем не невеста?

Ярослав понял намек, а также то, что старик его щадит.

- Верю вам, Афанасий Васильевич: Роза и правда видная невеста и своего жениха найдет.

- Да уж непременно. Так оно и бывает: один находит, другой теряет.

- Кто любит, тот не потеряет. Я так считаю, Афанасий Васильевич.

Старик взглянул на него, сокрушенно вздохнул, сказал, тяжело подымаясь со стула:

- Ну-ну. Оно конечно, когда душа не лежит - сердцу не прикажешь. - И уже без всякой связи: - А ты про пограничников ребятишкам рассказал?

- Не успел. Да и не кстати было. Мы начали сразу с Синей поляны, с Кобрина. Тема-то вон какая огромная, а я не спец, растянул про деревья, про букашек да про птиц.

- Разволновался. Это со всяким бывает. Потом, в другой раз расскажешь.

И ушел в сад - задумчивый, озадаченный и весь начиненный колючками.

Ярослав наскоро пообедал и поехал верхом в лесничество.

Погорельцев только что возвратился из города бюро горкома слушало отчет Виноградова. Досталось всем - и директору лесхоза и лесничим. Говорилось о том, что лес захламлен, не очищается от бурелома и сухостоя, что много незаконных порубок, что за молодыми посадками плохо ухаживают. Виноградов выступил довольно самокритично, зато выступление Погорельцева, пытавшегося все свалить на обстоятельства, вызвало неодобрение членов бюро. После бюро Виноградов приказал:

- Завтра к четырем часам соберите у себя всех лесников. Я приеду.

"Дело плохо, - решил Погорельцев. - Попал в немилость к начальству. И все из-за этого Серегина. Все лесничество взбаламутил".

За такими размышлениями и застал Ярослав Погорельцева в лесничестве. Валентин Георгиевич посмотрел на вошедшего мрачно, кивком головы предложил сесть. Сообщение о коровах на делянке выслушал молча, нервически потирая лоб, сказал, что надо ему вместе с Екатериной Михайловной сегодня же пойти на место происшествия, разобраться и составить акт.

Надо бы еще в понятые кого-то взять, - сказала помощник лесничего.

- У меня фотографии. Это же документ. Разве не видно?

- А вдруг пленка засвечена или еще что-нибудь. Лучше б, конечно, понятого. Да где его возьмешь?

- Как где? Да в поселке. Я сейчас сбегаю, мигом, - горячился Ярослав.

- Пустое дело, - безнадежно махнула рукой помощник лесничего. - Поселковые не пойдут. Даже если и видели, даже если и своей коровы не имеют, все равно не пойдут. А вообще, не верю я в этот лес, - погубят его, не убережешь. Тут выгон. Скот гонят на пастбище и домой два раза в день. Две-три коровы обязательно зайдут, как бы пастух ни смотрел.

- А если изгородь поставить? - Ярослав не допускал и мысли, что этот лес невозможно уберечь.

Екатерина Михайловна вздохнула, подумала: чудак - изгородь сломают.

- Так что же с понятым? - спросил Ярослав, глядя в сторону, где за делянкой тарахтел мотор землеройной машины. В кабине сидели два солдата. Военные, подземный кабель прокладывают. Чем не свидетели. - Постойте, Екатерина Михайловна! Да ведь солдаты видели. Я мигом.

И он умчался к землеройной машине.

Солдат с солдатом быстро находят общий язык. Ярослава отлично поняли.

- Да мы тоже возмущались, когда стадо увидели на делянке, - сочувственно говорил сержант. - И тебя видели. Ты фотографировал.

- Точно. Для суда. Как неопровержимый документ.

- Тогда зачем тебе свидетели? - сказал сержант.

- Порядок такой.

Сержант в нерешительности замялся: он не знал, положено ли им, военнослужащим, свидетельствовать в этих сугубо гражданских делах. И вдруг Ярослав воскликнул, словно миллион выиграл:

- Ребята! Мысль! Я думал изгородь соорудить у выгона вдоль делянки! Но это долго и ненадежно. А что, если вы поможете нам? Ради леса, во имя охраны природы. А, ребята? Что вам стоит траншею прорыть?! При вашей-то технике! Раз плюнуть. Я заплачу.

- Нет, друг, видно, забыл ты военную службу, - укорил его сержант. - Благодетель какой нашелся. Ты считаешь, что только ты один хороший, один душой болеешь за общее дело? А все остальные вроде твоего пастуха?

- Да нет же, ребята, вы меня не так поняли… - взмолился Ярослав.

- Ладно, - сказал сержант и, сняв фуражку, посмотрел на делянку, посреди которой ходила Екатерина Михайловна и поправляла поврежденные копытами деревца. - Никаких нам денег не надо. И в свидетели не пойдем. А траншею мы проложим. Слово гвардейца. И ни одна корова уже не пройдет на твои посадки.

Воины сдержали слово: глубокая траншея пролегла на двести метров в длину вдоль молодых кедров, сосен и лиственниц.

Глава четвертая