Лесные дали

И тут только Ярослав вспомнил о Сойкине, о том, что ему нужно седлать Байкала и скакать в Словени. Он рассказал об этом Афанасию Васильевичу. Старик горестно покачал головой и выругался. Зная повадки Пашки, ехать в село не советовал - был уверен, что ни сегодня, ни завтра Сойкин не возьмет эти елки. Пташка хоть и наглая, но осторожная и скользкая, как пескарь.

- Один выход - застать на месте преступления при двух свидетелях, - сказал старик. - Иначе немыслимое дело: уйдет.

Старик вздохнул и затем начал расспрашивать о местных новостях. Видно было, что соскучился по дому. Да и сам признался:

- В гостях хорошо, а дома все же лучше. Что ни говори - сам себе король. Да и делов тьма. Самое время. И так я уже запоздал. Пчел-то надобно выставлять. Медосбор начался.

- Откуда же, Афанасий Васильевич? Еще ничто не цветет.

- Как не цветет? Сколько угодно: орешник, ольха, ива, волчье лыко, верба, клен, медуница. Черемуха скоро пойдет, потом крыжовник. Самый мед. И лекарства самое время заготовлять. Вот, скажем, волчье лыко: ядовито, как змея. А полезно. Кору его сейчас, по весне, когда сок пошел, содрать, на спирту настоять, и такой лексир получится, что ни в одной аптеке не найдешь. От ревматизма - раз, от опухоли - два, от нарыва - три, от золотухи - четыре. И ягода его - красненькая такая, тоже пользительна как наружное снадобье. Не вовнутрь - нет. Вовнутрь - отрава, яд. Или возьми листья брусники - их сейчас собирать надо, до того, как зацветет. Сделать отвар. И пить. При болях желудка, печени, камни когда у кого в почках - тоже хорошо. Чагу тоже надобно весной собирать. Может, встречал на старых березах нарост такой? Чагой называют. Ее и осенью можно, но весной лучше. Брать надо только те, у которых нутро коричневое. С сухих и гнилых деревьев не бери - бесполезна она. Сушить надо на воздухе в тени. Два дня настаивают в кипяченой воде. Потом настойку эту пьют. По три стакана в день, у кого язва желудка и вообще…

Поужинали. И все говорили, говорили без конца, вернее, больше говорил старик, неожиданно меняя темы, то рассказывал о сыне, то о городе, в котором он живет. То ругал невестку, с которой не поладил, то хвалил внуков, из которых выйдет толк. Но о чем бы ни говорил, что б ни рассказывал, глаза его возбужденно блестели той самой рассеянной, порхающей радостью, которая навещает человека, возвратившегося к родным пенатам. Ярослав слушал его внимательно и вместе с тем не мог, да и не хотел отделаться от мысли о Сойкине Все время перед глазами стояло это мелкое масленое личико с шутовским оскалом и его ядовитые, гнилые слова, в которых смешались цинизм демагога и наглость жулика. А откровенная угроза, присыпанная подленькой улыбочкой, поднимала в душе бурю и, звала к действию. Ярослав чувствовал, как не утихает, а, напротив, возрастает в нем гнев на Сойкина, и уже знал, что не успокоится до тех пор, пока не убедится, что спиленные елки лежат на месте. И, несмотря на уговоры старика, он все-таки оделся, взял фонарик, оседлал Байкала и рысцой помчался лесом в сторону Словеней. За день просохшая, а теперь слегка подмороженная земля звенела под коваными копытами, разнося по лесу гулкое эхо. "Демаскирует", - с досадой подумал Ярослав и, натянув повод, осадил Байкала на шаг. До спиленных елок оставалось с полкилометра. Он запомнил поворот: шагах в десяти от гнилого толстого пня. Потом через овраг метров сто вправо. Но попробуй найти этот гнилой пень, когда в трех шагах ничего не видно. Он достал фонарь и хотел было посветить, но одумался: если Сойкин в лесу, увидит свет, догадается и уйдет. Прикинул время: получилось, что, если Сойкин сразу же пошел в село, с елками или без них, все равно давно должен быть дома. Старик был прав, нет смысла ночью искать в лесу эти елки. О поездке не жалел: это его служба, своего рода дозор

Возвращаться так быстро домой не хотелось. Решил доехать до Словеней - тут недалеко, километра два с небольшим. Рысцой за десять минут проскочишь. Дал шенкеля, но Байкал, будто это его не касалось, продолжал идти шагом. Сегодня неохотно выходил со двора: должно быть, и на него влиял приезд старого хозяина. Тогда Ярослав сильно хлестнул лошадь и ослабил повод.

В село влетел птицей, с ветерком. Возле канцелярии колхоза стояло несколько человек. Ярко горел уличный фонарь, и в его свете Ярослав увидел статную фигуру председателя. Кузьма Никитич вышел навстречу.

- Что-нибудь случилось? - спросил вполголоса.

- Все одно и то же - рубят лес. Воруют.

- Это не ново. Хотя и великое свинство, - ответил Кузьма Никитич, явно разочарованный сообщением. Но тут же спросил: - Поймал?

- Застал.

- Наши, словенские?

- Ваши.

- Кто?

- Сойкин.

- Хей! - Кузьма Никитич махнул рукой и повернулся в сторону. - Ему и сам бог велел. А вам поделом. Наказали б хоть раз сотни на две, и все как рукой сняло бы.

- Не так просто. Хитрая бестия.

- Для кого? Кто это говорит? От кого слышу? От пограничника! - подзадоривая, бойко и напористо заговорил председатель. - А ты будь хитрей. Хочешь, я дам дельный совет? И Пташка сразу будет в клетке. Ну, хочешь?