Лесные качели

Анина была изящна, красива какой-то искусственной, отработанной красотой. В ней ничего не было лишнего, все обдумано и отточено, разве что малость не хватало жизни. Идеальная была девочка, изящная и прохладная, как фарфоровая пастушка. Но совершенство это достигалось будто отсечением и удалением из ее образа всего непосредственного и живого. И что за человек скрывался за этой холеной внешностью, было не угадать.

— Садись, садись, — приговаривала Таисия Семеновна. (Девочка была ее любимицей.) — Скажи, это твоя книга? — ласково пропела она.

— Нет.

— А чья же?

— Я взяла ее у Петровой.

— А записка?

— Какая записка?

— Вот эта, — Таисия Семеновна протянула Анине шифровку.

— Это уже там лежало, — спокойно отвечала Анина.

Позвали Петрову. Та, в свою очередь, взяла книгу у Тихомировой, а Тихомирова у Ежова… Этому не предвиделось конца… Но Ежов, на счастье, взял злополучную книгу в библиотеке, где она вместе с запиской лежала с прошлой смены.

Таисия Семеновна уже склонна была им поверить. Но в другой книге, которую она взяла в руки, тоже оказалась записка, и в третьей, и в четвертой, — все книги были набиты зашифрованными записками.

— Книги служат им почтовым ящиком, они передают их вместе с письмами, — осенило Егорова.

— Чему вы радуетесь? В нашем коллективе обнаружилась засекреченная переписка, а вы радуетесь. Может, вам известно, что они там пишут?

— Ерунду какую-нибудь пишут, — все еще широко улыбаясь, сказал Егоров.

— Как это ерунду?! — (Халатность начальника была безусловно возмутительна.) — В таком случае зачем зашифровывать? Какая необходимость?

— Так просто, для интересу…

— Нездоровый какой-то интерес. Если нечего скрывать — зачем зашифровывать?

— А затем, наверное, чтобы мы с вами прочесть не могли. — Он все-таки сорвался.

— Я полагаю, — вспыхнув, отчеканила Таисия Семеновна, — что если нечего скрывать, то не надо и прятаться. А если они прячутся, то это тревожный сигнал и нам пора вмешаться. Вот, возьмите и разберитесь. Вы военный, это по вашей части.

Очень не хотелось Егорову вмешиваться, но спорить с воспитательницей он не посмел.

Он пошел к выходу, но в дверях остановился.

— А почему у вас нет качелей? — спросил он, обращаясь преимущественно к Таисии Семеновне.

— Качелей? — опешила та. — Были где-то, я сама видела. Наверное, на чердак снесли.

— А, эти, с лошадкой?.. Они еще от детского сада нам остались, — сказала Светланка.

— Я говорю про большие лесные качели, — объяснил Егоров.

— Что значит лесные? — перебила Таисия Семеновна.

— Берутся два столба, укрепляется между ними перекладина…

— И получается виселица, — сказал подоспевший Натан.

— Что ты имеешь против качелей? — уставилась на него Светланка.

— Но что значит лесные, вы мне не ответили, — сказала Таисия Семеновна.

— У нас в детстве всегда были качели, — сказал Егоров. — Я не представляю себе детства без качелей.

— Зато у нас теперь есть лошадь, — сказал Натан.

Но Егорова уже не было, он ушел. Все в замешательстве переглянулись.

— Качели он нам устроит, это уж точно, — сказал Натан.

— Я ничего не имею против качелей, — холодно разглядывая его, сказала Светланка.

— Но объясните мне, что значит лесные? — умоляюще повторила Таисия Семеновна.

Приближалось время обеда. Выкупаться так и не успели.

Зуев лежал на своем излюбленном камне и разглядывал зеленую ящерку, что грелась на солнце рядом с камнем. Он разглядывал ящерку и думал о том, что, может быть, кто-то очень большой разглядывает сейчас его, а ящерка ему незаметна совсем, как для ящерки незаметен сам Зуев.

— Зуев…

Он даже не вздрогнул, и только проклятая кровь, которая ударила в голову и волной залила лицо, только она выдала его.

— Зуев, ты слышишь? Я хочу с тобой говорить.

— А я не хочу, — лениво отозвался он.

— Что происходит? — спросил Слава. — Может быть, тебе что-нибудь показалось? Может, кто-то что-то сказал? Может, Анина…

— Я — или Анина! — нетерпеливо и грубо перебил Зуев.

— В таком тоне разговаривать бессмысленно, — сказал Слава.

— Тема исчерпана, пишите письма, — огрызнулся Зуев.

Слава даже не обиделся.

— Но за что? — спросил он. — Что я тебе сделал?

— Я — или Анина, — повторил Зуев.

— При чем тут Анина! Она тебе нравится, что ли?

— Это тебя не касается.

Слава вздохнул и пошел прочь. А Зуев еле сдержался, чтобы не запустить ему вдогонку булыжник. Теперь-то он знал цену этой мягкости. Славка был неуязвим для него, он не ответил на его дружбу, не откликнется и на вражду.

— Три-ноль в вашу пользу, — пробормотал Зуев. — Ну ничего, ничего, отыграюсь.

Воспоминание о том, как он рассказывал Славке свою жизнь, как он доверился, как «раскололся», обожгло Зуева с новой силой. Странно даже, что этот стыд не ослабевал от времени, а лишь разгорался. Зуев снова вспоминал, как рассказывал Славке об отце. Ведь даже об отце, об их последнем разговоре. Последнем…

Отец был очень молчаливым человеком, к тому же плохо говорил по-русски. И когда он заговорил, Зуев совершенно опешил от неожиданных, высокопарных и косноязычных оборотов его речи.

— Мой русский сын!.. — начал тогда отец, приподняв пустую руку, точно в ней был рог, и надолго замолчал.