Лесные сказки и были (сборник)

Нет такого пса на свете, чтобы мог один на один справиться с могучим медведем. Самые смелые лайки решаются нападать на такого зверюгу только с тыла.

К счастью, отец успел схватить валявшееся на земле ружьё и послать в медведя пулю, прежде чем зверь задавил Лая. Медведь рухнул мёртвый.

Так оправдались слова охотника-манси: верный Лай спас отца от неминуемой смерти, а отец – Лая.

Как бабушка осталась одна на свете

Отец погиб в тот же год на глазах у бабушки. Но тут уж Лай не мог его спасти.

Отец рубил лесину. А был очень сильный ветер; бабушка говорит, – прямо буря. Подрубленная лесина свалилась не на ту сторону, куда думал отец. Он не успел отскочить. И его задавило насмерть.

Бабушка своими руками вытащила его из-под лесины. Похоронила тут же, в тайге. И осталась одна-одинёшенька. Давно это было.

Кругом тайга. Зима в начале. Реки замёрзли – на челне не проедешь. И пешком идти – не дойдёшь до людей. И еды запаса нет в малой охотничьей избушке, что срубил отец на своём промысловом участке.

Бабушка могла бы и сама промыслить себе еду: умела с ружьём обращаться. Да отцово ружьё в щепки изломала та проклятая лесина.

Как быть?

На счастье, тут забрёл в бабушкину избушку какой-то охотник.

Бабушка ему очень обрадовалась:

– Выведи, добрый человек, из тайги, – вот как тебе благодарна буду.

А он ей:

– Так и быть, бабка, выведу. А ты мне за это своего пса отдашь.

Это Лая-то. О нём тогда уж далеко слух прошёл, что очень замечательный пёс. Хоть понаслышке, а все охотники километров на сто кругом его знали.

Бабушка сдвинула брови и говорит:

– Нет, – говорит, – пёс у меня не продажный. Он моему покойному сыну верный друг был, а теперь мне на всём свете первый друг. Что хочешь проси, – ничего не пожалею. А друга не отдам.

Охотник упёрся.

– Деваться тебе, старая, некуда. Всё равно отдашь.

– Ну, – бабушка говорит, – коли совести в тебе нет, нечего мне с тобой и разговаривать. Покинь старуху одну в беде.

Тот разозлился.

– Всё равно, – говорит, – я у тебя пса силой уведу.

– Попробуй, – отвечает бабушка. И взялась за топор.

Ушёл злой человек ни с чем.

Бабушка говорит: мы – крепкая косточка, мы из сибирских казаков.

Так-то так, да ведь и тайга – не городской парк культуры и отдыха. Чаща, болота, горы. Снег по пояс. Вьюги. Как тут себе еды промыслить?

Отец, бывало, уложит лося или медведя и тут же на месте освежует. Кусок мяса отрежет, – какой в мешок уйдёт. Это – с собой. А тушу и шкуру – в амбарушку.

Такие амбарушки звероловы себе в тайге рубят. На гладком бревне ставят, чтобы никакой зверь не залез. Тут и хранится мясо до времени. Ведь не всякий раз охота задастся, – бывают и долгие чёрные дни.

Говорил отец бабушке, что у него три полные амбарушки запаса в тайге. Там и лосятина, и оленина, и медвежатина. А где их – те амбарушки – искать? Вот вопрос!

Всё-таки бабушка моя догадалась, как ей быть.

Ремнём потуже перепоясалась, топор за пояс, на лыжи стала и санки с собой взяла.

– Ну, Лаюшка, – говорит. – На тебя вся надёжа. Беги вперёд, – показывай, где хозяин складывал добычу. Ищи!

Лай хвостом покачал – и в тайгу. Побежит-побежит да оглянется, – идёт ли за ним бабушка?

И такой умница: прямо-прямо к амбарушке привёл!

Потом, когда бабушка всё мясо домой на санках перетаскала, Лай вторую амбарушку показал. А там и третью. Так всю зиму с мясом были, очень даже сытно прожили.

А весной, когда лёд растаял, постелила бабушка в отцов чёлн звериные шкуры, собрала кой-какую поклажу и спустилась речкой за шестьдесят километров до ближнего селения. Там хорошие люди ей помогли, сельсовет избу дал.

Бабушка списалась с городом, где тогда моя мать училась и я – маленький – с нею был. Узнала бабушка, что мать сильно больна. Скорей на железную дорогу – и к ней. Да всё равно не успела: умерла моя мама.

Так бабушка и осталась одна на свете да еще со мной маленьким на руках.

Поселилась в железнодорожном посёлке под городом.

А Лай, конечно, всё время с ней неразлучно.

Лай у меня в дядках

Мне доходил четвёртый год, когда умерли мои родители и бабушка приехала и взяла меня к себе. Совсем ещё несмышлёныш я был. И, бабушка говорит, неслух, озорной такой, что беда! Трудно, говорит, ей со мной пришлось, вот как трудно. Поступила, конечно, бабушка на службу. А меня дома оставить не на кого. И детского садика близко нет.

Тут опять бабушку Лай выручил.

Придумала она мне в дядьки его поставить.

Позвала меня, позвала его, велела нам обоим на стулья сесть и говорит:

– Слушайте оба. Тебе, Лаюшка, поручаю за этим молодым человеком присматривать. Чтобы не баловал, не озорничал бы, пока я на службе. Понял?

Лай: «Вау!»

Он, конечно, просто так тявкнул, потому что привык отвечать, если к нему с вопросом обращаются. У него что ни спроси, – он всё тебе «вау!» в ответ.

А мне бабушка сказала:

– Видишь, он «да» сказал. Он всё понимает. И ты его слушайся всё равно как меня. А ты, Лаюшка, – опять она к нему, – как приду, всё мне докладывай, что этот молодой человек напроказил. Понял?

Лай, конечно, опять: «Вау!»