Лесные суровежники

– Окунь, блин… – скривился Игнат. Тут же нахмурился и говорит: – Не нужен мне твой лось. На волков буду капканы ставить. У Егорихи, слышал, катух¹⁴ зорили? За двоих обещали лицензию на сохатого… деньгами возьму: на кой мне лицензия?..

Видит Елим, хитрит Игнат, ну и осерчал.

– Известно, на кой.… Когда это ты с лицензиями в лесу ходил!..– с досадой сказал он. – Да и не взять тебе волка капканом. На это терпение да опытность своя нужна, а тебе сразу подавай. Ну-ка, показывай свои капканы! Гляну, ладно ли слажены, подойдут али нет…

– С какой радости мне перед тобой ответ держать?! – рассердился Игнат. – Или отец родной?! За волков тоже заступаться станешь? Иди вот им про свово Окуня расскажи, а то потом опять на меня думать будешь!

– Кому ж я скажу… – хитро прищурился Елим. – Ведь нет их…

– Кого их? – не понял Игнат.

– Волков этих… Я их уже всех прогнал. На сто вёрст ни одного не осталось.

– Издеваешься, дед! – взбеленился Игнат. – Завтра тебе шкуру принесу! А если не принесу, то так уж и быть не трону твоего Окуня!

Пошутил, конечно, Елим, а ведь и верно: не стало возле деревни волков, подевались куда-то они…

Ранешно частенько досаждали, чуть ли не каждую ночь. Окружат, бывало, избушку Елима (на Кукушу и на Белянку, вишь, зарились) и полыхают своими зеленющими глазищами. Глянет Елим в окошко и скажет: «Смотри-ка опеть светляки пожаловали. Чай, наших девок кликать будут». И то верно, соберутся серые в кружок и концерт дают. Хоровое пение называется. А если Важенка-луна в полную силу, то такую оперу исполняли, что Елим не выдерживал и ценные патроны тратил. Вот Белянка с Кукушей тоже скажут, натерпелись уж в своё время страху. Ну а сейчас притихли, не тревожат серые.

Только Елим ушёл, Игнат сразу шасть – к Паленихе. Как-никак какая-то там она ему родственница – седьмая вода на киселе. Поздороваться вроде как, а сам думает: авось что и выведаю, неужто и впрямь волков не слыхать?

В двери сунулся, а Палениха тут же и давай причитать да жалиться. Мол, из дому выйти нельзя, лось шальной по дворам шастает, в окна заглядывает. Рога у него такие, что и глядеть страшно. Палениха развела руки в стороны, но мало ей показалось…

– Рук не хватит, каки рога… – поведала старушка, горестно качая головой и вздыхая тяжко. – А следы его глядела… вон с тую миску печатки. Копыта вострые… Мне, хворой, ужас такой на старости лет терпеть доводится. Да ты, ежели не веришь, сам сходи, по всей деревне наследил, окаянный. Иди-ко, глянь-ко, нече над старухой смеяться.

– Не смеюсь я, – снял улыбу Игнат. – Большой, говоришь, лось? Это хорошо, хорошо… Ты лучше скажи, волки сильно… не беспокоят? – будто сочувствуя, спросил Игнат.

– Волки… – задумалась Палениха. – Да не слыхать их. Ты лучше слушай, чео баушка скажет. Я вона что думаю: можа, это и не лось вовсе, а обрутень какой?.. А ты не смейся! Нече над стариками надсмехаться. Молод ишо. А я уж поглядела в своей жизни, поглядела… – старушка скукожилась вся, точно страх перед глазами встал. – И тут нечисто дело, нечисто. Собаки лося этого не трогают, и Елим к нему близко подходит… Это как?

Раньше Палениха с Елимом не то что душа в душу, а согласно жили – куда им опустевшую деревеньку делить? А тут поругались отчего-то, и после того старушка подначивать Елима стала. В любом разговоре подтычку острую про него ввернёт и куснёт при встрече.

Игнат лишь пожал плечами.

– Гляжу я на Елима… – Палениха пытливо посмотрела на сродственника. – То медведей в доме держит, то лиса у него была… а тут лось… можа, того… с лешаками знается?

Хотел посмеяться Игнат, да смекнул, как выгоду извлечь. Решил поддержать баушку… да своё приплёл:

– Верно говоришь. Сам за ним странности примечаю. Мне сегодня хвалился: захочу, говорит, напущу волков, захочу – прогоню. Вот и думай после этого…

Так-то и проговорили весь вечер, потаённые странности за Елимом припоминая.

Кабы знать им, что разговор их, до единого словечка, Юля-косуля слышала… Как Игнат приехал, она сразу за ним пригляд вести стала. Невидимая и тут рядышком с Паленихой присела и все планы да намеренья вызнала.

На следующий день Игнат охотиться решил. Затемно ещё наметил выйти, чтобы Елим не приметил. Всю ночь худо спал, прикидывал, вишь, сколь в Окуне весу может быть (не поленился, слышь-ка, хоть и потемну, а сходил, на следы лосиные глянул). «Может, центнера четыре, – смекал убойца, – а то и полтонны… Да нет, поболе будет, поболе». Потом всё планировал, как мясо в город вывозить будет. Да кому сколько – с барского-то плеча… Да сколь продаст да выручит… «Надо бы бердану новую справить. Эх, снегоход бы купить…».

Утром Грома пинком поднял.

– Чего разлёгся?! Сохатого брать будем, – сам хмурится, не выспался.

Гром оскалился – так они друг дружку привечают, обычное дело, – а об охоте услышал – обрадовался, гавкнул с довольства.

Игнат позавтракал на скорую руку, а Грома погнал от себя, да с ухмылкой: иди, дескать, в лесу ищи. Злит, понятно, перед охотой, распыляет.