Лесопарк

Припустили так, что трава свистит, к земле гнется. Хорошо идем, ходко. А вон и верхушки пустых холмов показались. Там, под ними, добыча и обретается, там у нее гнездо. Давно я мечтал лазейку под те холмы разведать, да не знал, с какого боку к ним подступиться. Пока сегодняшний покойник не надоумил. Вот и Вонючка сам, без команды, стал влево забирать. Чует, стало быть, покойницкую памятку!

…Что за гадость такую я с утра засадил? Проснулся уж в темноте, посреди леса, зазябший, мокрый, ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Часа два еще лежал, скулил, пока кое-как хоть на бок перевернулся. С непривычки это у меня, что ли? Давно такой крепости ничего в рот не брал, с тех пор как мы с Веркой-уборщицей из мебельного цеха ведро денатурата вынесли. Ну ладно, коленки отказали, это бывает у меня. Но почему мокрый-то с ног до головы? Дождь, что ли, был? Все-таки жизнь полна удивительных загадок, как говорил Жюль Верн…

У-у, все! Жюля Верна вспомнил, значит, срочно пора опохмеляться. А то и до Сартра дойдет. Ох! Ну чего я?! Решено же раз и навсегда: старой жизни не вспоминать! Никаких жюль-сартров! Не было этого! Сейчас бы пива недопитого найти, хоть полбутылки… Да где уж. Такое счастье два раза подряд не выпадает. А потому лежи дальше на мокрой земле, соображай, где бы граммульку перехватить…

Ох, ешкин кот! А не суббота ли у нас сегодня? Как же это я забыл? Сколько уж лет не помнил всяких этих суббот — понедельников, да чисел ихних дурацких, а последним летом пришлось опять выучить. Потому как по субботам и воскресеньям Казбек вытяжку делает и деньги платит. Тоже, конечно, смерть, вытяжки эти — вся спина вон в шишках. Но зато деньги живые и сразу. Укололся — и хоть сейчас в магазин. Ну, не сразу, конечно, а как ходить опять сможешь. Некоторые после того укола по три дня отлеживаются. Ну а мы привычные, все равно подыхать… Да, надо идти. Наверняка ведь сегодня суббота. Ну по крайности воскресенье… А если и вторник, деваться некуда, хоть счастья попытать!

И поднялся-таки, и пошел. Это уж совсем трупом надо быть, чтобы за опохмелкой не пойти. Как дорогу нашел, в лесу да в темноте, одному Богу известно. Да нет, и ему вряд ли — давно он от нашего брата отвернулся. И поплутал я порядочно, спохмелья на больной-то ноге, однако вышел в конце концов к самой решетке — вот он, Ветеринарный институт. Тут уж недалеко и будка Казбекова, прямо за забором, и вход отдельный. Смотрю — а там уж толпа перед дверью. Все наши толкутся, и Нинка тут. А я-то еще на Бога обижался, дурик! Милостив Бог наш! Суббота!

Подхожу, встаю рядом со всеми. Крайнего тут не спрашивай: все равно кто поздоровее да понахрапистей — раньше пролезет. А попробуй пошуми огребешь на пельмени. Не свои побьют, так Казбек на шум выглянет с обрезком кабеля в мохнатой своей ручище. Как оттянет этим обрезком по морде — живо умолкнешь. Понимать надо — дело тут тихое, секретное. Не положено, поди, в Ветеринарном институте, да еще в сарае, из людей вытяжку делать. Подведем Казбека и сами без копейки останемся. Потому тихо стоим, степенно так переговариваемся…

— Миром-то, — говорю, — темные силы правят, это понимать надо. И царствие их грядет. А наступит оно, когда последний неверующий в них уверует…

— Все сказал? — Нинка спрашивает.

— Ну… почти.

— Вот и умолкни, пока в ухо не схлопотал, проповедник запойный!

Пожалуйста, молчу. Пусть и другие поговорят, мне не жалко. Зачем же сразу в ухо?

— Что ж Горюхи-то не видно? — говорят. — Всегда первая прибегала. Загнулась, надо думать?

— Зачем? Живая. В метро пристроилась, отъедается.

— Это за какие такие сокровища ее в метровые взяли? Кухтель по пять тыщ с места берет!

— Очень просто. Ногу отняли ей по весне. Кухтель таких без очереди ставит, от них выходу-то втрое больше, чем от вас, симулянтов!

Да, думаю себе. Не те ноги кормят, что носят, а те, что гулять ушли. Пойти, что ли, и мне в больничку? Пускай хромую оттяпают, может, Кухтель в метровые возьмет? Милое дело там — сиди целый день в тепле, деньги считай, пивком поправляйся. И уснешь, так не замерзнешь. Ни ментов не боишься, ни конкурентов. Если кто и сунется, его Кухтелевы мордовороты так наладят без костылей убежит! Да, счастье тому, кого Кухтель в метровые возьмет!.. А ну как не возьмет? Ногу-то назад не приставишь. А на одной зиму бедовать ой как несладко!

— Что метровые! — смеется Костян, бывший кидала наперсточный с проломленным черепом. — Разве это заработки? Цветмет надо сдавать! Вот золотая работа, кто умеет!

— Сдавать-то не штука, — говорит дед Усольцев (Поди такой же, как и я, дед). — Да где его брать-то, цветмет? Гвоздя ржавого не найдешь забесплатно.

— Довели страну! — сейчас же встревает Нинка. — Дерьмократы!

— А мы с корешем моим Федюней, — хитро щурится Костян, — позапрошлым летом весь Сузунский район обстригли под бобрик!

— Парикмахерами, что ли? — не понимает дед Усольцев.

— Ага, махерами! Как увидишь где провода на столбах, так и обрезай, махер!

Смеется Костян, и народ вокруг похохатывает. Дед Усольцев головой качает: ловко придумано! А Костян еще пуще хвастается: