Лесовик

– Я была уверена, что ты скажешь что-нибудь в этом роде. Именно так ты все воспринимаешь: через секс. Секс – это все, что ты знаешь в жизни. Но секс – не самое главное для нас с нею. Вообще про секс и говорить здесь нечего. Речь идет о том, что ты чувствуешь чье-то присутствие рядом с собой. Человека, который не убегает постоянно куда-то туда, где у него более важные дела. Эми не будет особенно по мне скучать. Я мало что смогла сделать, чтобы заменить ей мать, потому что ты вообще не сделал ничего, чтобы она почувствовала себя моей дочерью. Я не уезжаю прямо сегодня. Останусь, пока ты не подыщешь кого-нибудь помогать тебе по хозяйству. У нас будет время обговорить условия развода.

– А если, предположим, я действительно попытаюсь что-нибудь в себе изменить?

– Какой толк от того, что ты попытаешься? Да ты и думать забудешь о каких-либо попытках.

Такие вот дела. Я снова посмотрел на ее глаза, на густые белокурые волосы – они и не мягкие, и не жесткие, а просто густая шапка волос, вьющихся плавной, но четко очерченной волной ото лба вниз – к широким плечам.

– Мне жаль, что так получается, Джойс.

– Ничего страшного. Я буду часто навещать тебя. Ты уверен, что в состоянии сидеть сейчас за рулем?

Я пошел. Я услышал скрежет ключа в замке и сдавленные рыдания за дверью. В тот момент было просто выше моих сил обдумывать случившееся во всех деталях, за исключением одной – мелочи, о которой я не мог не думать (по крайней мере в течение каких-то мгновений), и это касалось моего эксперимента: «Небольшой эксперимент, а? Почему бы и нет?» Может, я действительно способен думать – склонен думать – таким вот образом обо всем и обо всех вокруг? Если это правда, тогда Андерхилл, выбирая меня в качестве своего орудия, руководствовался еще кое-какими соображениями, а не только присутствием рядом со мной моей дочери Эми: он почувствовал во мне родственную душу. Мне не понравилась последняя мысль, и, неторопливо возвращаясь к грузовичку, где ждал пастор, я постарался забыть о ней.

Когда я устроился рядом с ним в кабине, преподобный отец посмотрел на меня с раздражением, более отчетливо выраженным и неприкрытым, нежели обычно:

– Надеюсь, ничего сверхсерьезного?

Я завел мотор и вырулил с автостоянки.

– Том, у меня нет слов выразить, как я благодарен вам за то, что вы нашли время для этого визита. Особенно если учесть, что сегодня воскресенье.

– А что такого особенного в воскресенье?

– Ну… Ведь у вас сегодня церковная служба. Подготовиться нужно к проповеди, разве нет?

– Уж не думаете ли вы, что я буду готовиться к проповеди для тех кочерыжек, что посещают местную церковь? Вы должны понять, что с проповедью как таковой покончено в наше время, точно так как с кружевными салфеточками и гамашами.

– И дарвинизмом.

– И дарвинизмом, совершенно верно. В любом случае сегодня лорд Клифф замещает меня в церкви. Если кто-нибудь из этих кочерыжек… Эй, а куда мы едем?

Я свернул к холмам вместо того, чтобы ехать вниз к деревне и пасторскому дому.

– Боюсь, что нам придется заскочить еще в одно место.

– Боже! Что теперь вы от меня хотите?

– Изгнать еще одну нечистую силу. В лесу здесь неподалеку.

– Вы определенно шутите, не иначе. Это займет…

– Так что вы говорили насчет лорда Клиффа?

Это сработало: я увидел, что уголки его губ поползли вверх (исключительный случай), когда он мысленно представил себе то глубокое удовлетворение, которое он получит от реакции лорда Клиффа на свое затянувшееся отсутствие. Когда мы подъехали к роще, я вручил ему граненую бутылочку из-под уксуса с нашей кухни, куда налил (без его ведома) граммов пятьдесят – шестьдесят святой воды. Пастор принял у меня воду, снова экипировался и приступил к обряду, что было с его стороны большой любезностью. Я мерил шагами поляну, отыскивая взглядом свидетельства рождения и распада лесного чудища: свежая царапина – ясеневую ветку оторвало от ствола там, куда человеку никак не дотянуться; неровная горка измятых листьев, ободранных с разных кустов и деревьев. Это были части его тела здесь, в английском лесу; должно быть, его появление на свет, его первое пробуждение к жизни случилось там, где преобладала растительность с цилиндрическими стволами и ветвями; на такой вывод, по крайней мере, наталкивали очертания теперь уже раскромсанной серебряной статуэтки. Но и облик чудища, и его сила свидетельствовали о невероятной способности приспосабливаться к совершенно новой среде.

Роща стояла очень тихая, наполненная тенями и солнцем. Речь пастора, поверхностная по сути своей и слегка раздражающая, текла своим чередом:

– Глазом ангела, клыком собаки, львиным когтем и рыбьим ртом – этими символами я повелеваю тебе: изыдь, враг радости и веселья, порождение порока; и знамением духов черной воды, белой горы и безграничной пустыни я повелеваю тебе властью Христовой отправиться немедля в место, избранное тобой…