Лестница грёз (Одесситки)

Летом время деньги, а скоропортящийся товар – деньги втройне. Большинство соглашающихся обслужить магазинный транспорт и еще немного подзаработать – женщины-разнорабочие, привычные к такому тяжкому труду. Или жизнь их заставила привыкнуть. С семи утра и до десяти вечера на ногах, итого на круг пятнадцать часов. Как муравьи, не останавливаясь, чтобы передохнуть, они накидают полную машину увесистых двадцатикилограммовых ящиков. И за целый месяц такой работы получат свою ставку 70 рублей, плюс за сверхурочные первые два часа в двойном размере, последующие – в одинарном. Но заплатят им официально только за четыре часа. Больше никак, иначе это нарушение трудового законодательства. А про ущемление прав трудового народа на труд и отдых, о заботе о трудовом народе, значит, забудьте.

Поначалу я не могла спокойно глядеть на этих трудяг, ругающихся матом, когда работают, ещё хлеще мужчин и не отстающих от них в выпивке. Но когда они после работы уходили, все как одна чистенькие, умытые, прилично одетые, сложно было представить, что за плечами этих женщин такой убийственный рабочий день. Когда же они видят своих мужей и детей, у кого они есть, и вообще дома хозяйничают?

В руках у них были плотно набитые товаром сумки, они не крали втихую – нет. Начальство само им разрешало затовариваться, но не несло ответственности, если их поймает местная инквизиция – ОБХСС. Поэтому выход в город был для них спецоперацией: одни стояли на шухере, другие проносили полные кошёлки – и всё быстро, без шума и пыли. Счастливые лица рабочих, передового класса нашего социалистического общества, смотрели на это всё радостно с громадных плакатов, развешанных по всей территории и призывавших к доблестному труду во имя Родины – верной дорогой идёте, товарищи!

С утра прохладно, ночью прошёл настоящий ливень. Бабка, кормя меня манной кашей, напомнила, что сегодня, 2-го сентября, у Одессы именины, день рождения. Никто не хочет признавать это как праздник, бурчала она, будто бы наша Одесса какое-то незаконнорожденное дитя. Она выглянула в окно: в этот день всегда непогода, это Одесса злится. Завтра нас простит, она долго на нас не обижается, как мать на детей. Что бы они ни нашкодили, всё равно простит.

Каждый год я слушаю одно и то же, не каждая внучка выдержит, но бабку не хочется обижать, пусть себе талдычит. А мне хорошо, в этом году не надо ехать в колхоз, кончились для меня все эти сессии, институтская лихорадка: все на уборку. Вот только выпишут мне трудовую книжку, и сбегу с этой вонючей конторы. Алка обещала пристроить в какой-то НИИ, там кто-то из её бывших сокурсников в начальниках.

Вечный мой кавалер Юрка Воронюк опять объявился и с маниакальным постоянством ждёт своего часа. Лучше уж в Молдавию сбежать, но только не за него замуж. А Лильке Гуревич он нравится, ей все мои отставные нравятся. Воронюк до сих пор не может простить себе, что в девятом классе спустил с дружком нас с лестницы. Во как влип, однако мне это по барабану, уже тошнит от его воспоминаний. Семь лет пролетело, а он всё никак не может успокоиться. Выжидает своего часа, как хитрый зверь добычу.

В обеденный перерыв я сбегала на рынок, купила себе пару персиков, помыла их под краном и только, отвернувшись к стенке, надкусила, согнувшись почти пополам, чтобы соком не об литься, как кто-то шлёпнул меня по заднице. Я чуть не подавилась, как ошпаренная подпрыгнула: Стас?

– Привет! – передо мной стоял не парень в форме высшей мореходки, а шофёр замдиректора Алексей с куском парного мяса. – Ты шо такая пугливая? А хто ж у нас Стас? Нема таких. Та ты шо вся дрожишь?

– Так неожиданно, напугали.

Назвать его Алексеем у меня язык бы не поверну лея. Ему было далеко за пятьдесят, но все обращались к нему просто по имени. Они с нашим Лейбзоном были женаты на родных сестрах. А вообще он прошёл всю войну от звонка до звонка водителем полуторки. Нужно было видеть его за рулём, как он сидел в машине. Лицо склонилось над баранкой, которую его руки сжимали что есть силы. Лбом чуть ли не упирался в стекло, взг ляд одновременно и на дорогу, и под колёса. Так его приучил фронт, и далеко не идеальные, а часто более похожие на проселочные одесские дороги тоже требовали к себе не меньшего внимания. А как он, летая на большой скорости по городу на «Москвиче»-пикапе, успевал в открытое окно отматерить всех подряд, кто мешал его движению, даже если ехали по всем правилам. Никто не хотел с Алексеем связываться, пугаясь страшенного лица мордоворота-уголовника, хотя на самом деле он был мягким человеком с отзывчивым сердцем. Все постовые знали его как облупленного и отдавали честь.

– От ты даёшь, девка! Наши же персики с базы на базаре за гроши покупаешь. Ступай умойся и пойдём. Что ты заладила: куда? Сейчас узнаешь. Идём, кому сказал.