Лестница в бездну

Итак, разум на шахматной доске жизни самовольно сделал себя и своих белыми фигурами (в то время как «по природе» ему полагалось «играть» сразу за две стороны): он символически и притом иллюзорно пожертвовал сначала ферзем, а потом и королем, думая выиграть партию, которую выиграть невозможно — можно только играть ее. И вот, когда, казалось бы, белые уже были совсем близки к победе, к своей иллюзорной победе (ведь играли-то они на самом деле против себя), на шахматной доске появилась новая фигура, Черный король, — то есть, разумеется, не появилась, а вступила в активную, наступательную, даже азартную игру.

На входе в эту лестницу я назвал так Фридриха Ницше — человека, который первым распознал матрицу и пережил ее как не только всеобщего, но и личного врага (ведь матричные черты индивидуальной психики — препятствие на пути самостановления, а оно было естественной стихией ницшевской жизни). Этот, человеческий, герой моей книги вышел на бой против матрицы со всей яростью и в полном одиночестве. Он нащупал ее главные черты — иллюзорность и ослабление жизни, правда, не вполне правомерно приписав их происхождение только двум источникам: христианству (шире — религии) и морали.

Но этого мало: Ницше догадался и о смысле двух названных жертв «за матрицу». Перепробовав все доступные ему способы борьбы и убедившись в неуязвимости матрицы, он решился на последний, отчаянный шаг — принести в жертву себя, Черного короля, чтобы «отменить» две первые жертвы, чтобы «сравнять счет» и чтобы, наконец, игра, то есть высшая психическая жизнь человечества, культура, могла продолжаться в будущее. В жертву европейскому бессознательному он предназначил и принес собственный разум — то самое, что должно было быть погашено этой жертвой во всеобщем масштабе.

Ну а сама жертва — была ли она принята той инстанцией, которой предназначалась, интегральной психикой человечества? По всей видимости, нет: матрица не обратила на нее никакого внимания, она только окончательно закрепилась, «заматерела» как всемирный склад деградирующей, обреченной жизни, вытеснив все остальное далеко на обочину. И все же это «остальное», нематричное и антиматричное, еще существует, и существует во множестве форм. Но оно не в состоянии изменить общий курс человечества — задавать его высшие ценности и направление эволюции, обеспечивать его будущее.

А этот общий курс ведет человечество в эволюционный тупик. Эволюция прекращается и становится инволюцией, если вид в целом не адаптирован к действительности. Есть два рода такой адаптации — внешняя, к условиям окружающей среды, и внутренняя, к внутренним условиям — здесь речь идет о работе психической системы. Система, порождающая иллюзорную картину внутренней реальности, неадекватна и внешней реальности, энтропийна; рано или поздно она потерпит катастрофу.

Такую катастрофу «предвидит» и уже бессильно компенсирует бессознательное матричного человечества — чем больше крепчает матрица, тем чаще оно порождает образы катастроф, и реальных, и иллюзорных, заставляя сознание вслепую тяготиться ими. Поеживаясь от страха, массовое сознание бессознательно наказывает себя катастрофами, проецируя их причины вовне — на природу, «внеземные цивилизации», политиков и, наконец, на науку (что проявляется, например, в страхе перед «бозоном Хиггса» или физическими экспериментами на новейшем коллайдере). Компенсирующее бессознательное все сильнее переживает образ профессора[1]физики, математики и т. д., этого хилого наследника д-ра Фауста, ученого вообще, как угрожающую жизни фигуру, как чудовище (вспомните симптоматичный в этом смысле американский образ доктора Лектера).

Компенсация матричной девиации человечества ощущением катастрофы, не доходящая до своего адресата, а застревающая на уровне абстрактного, щекочущего нервы, даже приятного страха или развлечения, триллера, говорит о том, что все остальные компенсирующие и корректирующие возможности бессознательного уже исчерпаны. Идея мировых катастроф не чужда и нематричным формам психической жизни, скажем, индуизму, — но в них катастрофы означают обновление жизни. Об эсхатологизме древнего христианства я говорил выше. Нынешний же катастрофизм матричного бессознательного предполагает представление об окончательном уничтожении человечества. В нем нигилизм, о котором так выразительно говорил Ницше, доходит до своего апогея и овладевает уже самим бессознательным, точнее, его верхними слоями, битком набитыми результатами вытеснений. Нигилистический катастрофизм европейской цивилизации лишний раз демонстрирует, что две первые жертвы «за матрицу» не были приняты бессознательным.

* * *