Лестница в небо

Додумать мысль не дали. Я второй раз вывалился в ожившую бездну. Но сейчас я чувствовал себя иначе. Высасывающий душу холод уже не казался страшным. Ощущения в первые секунды были даже в чем-то приятные. Казалось, невидимая мокрая простыня облепила тело, согревая и баюкая, отделяя от ледяной пустоты. Потом я почувствовал, как теплый влажный шелк начинает стремительно твердеть, превращаться в жесткие сдавливающие лоскуты. И одновременно мир расщепился.

Двое радориан, доставившие меня в медблок, держали дергающееся, бьющееся в судорогах тело. Человек кричал, попеременно срываясь то на визг, то на хрип. Изо рта летели ярко-красные брызги. Бордовый ручеек сбегал по подбородку, скользил по шее, разлетался крошечными бусинками, не успевая добежать до плеч, когда человек судорожно дергал головой. На месте глаз набухшие алые бутоны, губы прокушены, две алые ленточки выбегают из носа. Кажется, человек ослеп и оглох. Кажется, ему очень больно… Ему?! Больно?! Чушь! В мире людей нет боли. Нет страданий. Лишь их бледная тень. Настоящая боль здесь. Со мной. Сейчас. Когда превратившийся в твердую наждачную бумагу шелк начал изгибаться, выкручивая руки так, что ломались суставы, лопалась кожа, а холод, терпеливо дожидавшийся своего часа, немедленно врывался в кровоточащие трещины и пил, пил, пил…

Я не понял, как все закончилось. Почему я не сошел с ума, почему не наступил многократно описанный в книгах болевой шок? Просто вдруг стало легко, и разрывающая, разламывающая голову боль уже казалась мягкой и по-своему доставляла удовольствие. Как доставляет его саднящая пульсация растревоженной уколом десны, сменившая зубную ломоту, из-за которой не спал ночь и вместо завтрака, вздрагивая, пил чуть теплый чай.

По-настоящему приятные минуты…

Боль исчезла. Тело было отдохнувшим и послушным. Мир выкристаллизовался из густого сине-серого тумана, сделался четким, заиграл красками. Краски… Я и не подозревал, что вас так много. Кажется, в детстве я слышал, что в японском языке порядка тридцати слов для оттенков белого. Мудрые японцы… И элиане мудрые. Многослойный язык! И как на Земле никто не догадался? Ведь одна и та же вещь может восприниматься совершенно по-разному! И когда предмет описывают разными словами, это полностью меняет представление о нем! И события начинают выглядеть иначе, появляются новые смысловые слои…

Сколько же я спал? Как, всего восемь минут?! И откуда я это знаю? Забавно, знаю, и все. Ну и ладно.

– Блок два-один разблокировать.

Отказ. Не слушается глупая железка. Кстати, как я узнал индекс собственной капсулы, если видел ее только изнутри? А, не важно, потом разберемся.

– Оператор? – Да-да, оператор, тот самый, что сидит в соседней комнате и корректирует режим работы регенерационных камер, успевших заполниться радорианами. – Оператор?! Разблокируй меня! Я в порядке! – Интересно, почему я решил, что он там сидит и занимается именно оптимизацией курсов лечения?

Я прислушался к ощущениям, пытаясь уловить источник своих догадок. Что-то новенькое. На дробящиеся пространства в имитаторе фехтования не похоже. На глиссирование над безбрежным океаном Эрона – тоже. И на бездну… Я вздрогнул. Кошмар поблек, детали уже начали забываться, но… я рефлекторно провел рукой по губам, шее. С облегчением выдохнул. Кровавой корки не было. Значит, все-таки сон. Просто выворачивающий наизнанку сон.

– Оператор! – Капсула наконец раскрылась. Вот за что люблю радориан, так это за предоставляемую свободу действий. Захотел выбраться наружу – твое дело, шлепнешься при этом мордой об землю – тоже твое, мешать не будем. Молодцы! Впрочем, распластываться лягушкой на потеху инопланетянам я не собирался. Наоборот, чувствовал себя бодрячком. Несколько смущало отсутствие одежды, хотя умом и понимал, что моя нагота не представляет для радориан интереса.

Сделав несколько приседаний, наклонов и убедившись, что все в полном порядке, я открыл один из утопленных в стене шкафчиков, не глядя выудил и напялил униформу, пришедшуюся точно по размеру. Собственная прозорливость, позволяющая наудачу (и успешно!) подбирать одежду, продолжала радовать.

Единственный выход из второго блока вел мимо полудюжины камер первого. Четыре из них оказались заняты. На полу валялись обрывки одежды, разрезанные скафы. Темная броня была покрыта белыми желеобразными брызгами и лимонного цвета пятнами. Кровь. Радорианская.

Превратившуюся в никчемные лохмотья одежду и искореженное снаряжение сгребал в кучу немолодой радорианин, удостоивший меня мимолетным взглядом. Выглядел он как-то… необычно. Все та же сиреневая бугрящаяся кожа, лысая башка, раскосые, неправильной формы глаза, костистые кисти и вместе с тем… Черт, видимо, побочный эффект от всевидения: что-то чудится даже там, где этого чего-то нет.