Лестницы Шамбора

Было очень жарко, и это его веселило. Вершина холма, высившегося впереди, казалась почти белой. Он устал от долгой езды. Ему пришлось проехать по всему побережью. Покинув Рим, он миновал Чивитавеккью, но не остановился там. Сидя с непокрытой головой под жарким солнцем прямо на гальке и опустив веки, он вслушивался в бархатное неумолчное жужжание шмелей в цветах у себя за спиной.

Когда он открыл глаза, перед ним была Умбрия. Тот особый, неподражаемый свет Умбрии. Но это был Прованс, иссушенный жарой Прованс, лысая круглая макушка холма, темные пинии с почерневшими, словно обугленными стволами, редкие оливы и крошечная речушка, или, вернее, каменистое русло, откуда, если напрячь слух, доносилось сквозь гудение шмелей в кустах слабенькое журчание умирающей струйки воды – истомленный, почти беззвучный призыв о помощи, обращенный к морю.

Он снова сел в машину затерялся в путанице автострад. Прованс не производит ничего, кроме бетонных кубов и автострад. В старину Прованс производил цветы, пожилых людей, пожары и оливки. Эдуард не испытывал к этой провинции особой нежности, но он любил жару.

Наконец он отыскал виллу фантастической красоты в лесу над Сан-Рафаэлем. Стоял полдень. Ворота были распахнуты. Он проехал по аллее между двумя рядами лавров и очутился на просторной, усыпанной гравием площадке с бассейном, перед трехэтажным зданием XIX века с четырехэтажной башней. Здесь никого не было. Эдуард остановился перед низким, в две ступеньки, крыльцом. Он еще не успел выйти из машины, как дверь отворилась. На пороге стояла Лоранс в черном купальнике, розовой резиновой шапочке на голове и легких черных кроссовках на ногах. Она показалась ему слишком высокой. Сквозь купальник проступали ребра, острые бедренные кости. Она совсем не загорела. Ее тонкие ноги молочно белели. Она даже не сорвала с головы резиновую шапочку. Кинулась в его объятия.

Он лежал на раскаленном бортике бассейна. Адриана плавала на резиновом надувном крокодиле, болтая в воде руками и ногами и что-то напевая. На другом краю бассейна он увидел подбегавшую Розу ван Вейден. Он изумленно раскрыл глаза. Она сбросила шелковое платье в крупный бледно-фиолетовый, почти розовый горошек, с широким треугольным вырезом и короткими рукавчиками, и совершенно голая бросилась в воду.

Восемь женских ногтей, а за ними восемь женских пальцев уцепились за бортик бассейна. Следом внезапно вынырнула голова Розы ван Вейден, ее плечи, ее груди. С нее сбегали струи воды. Она плеснула на него водой. Он вскрикнул от неожиданности. Ее мускулистое тело сияло бодрой, энергичной красотой. Крепкая, мокрая, со сверкающим взглядом, она стояла над ним на шершавом розоватом цементе. Поставила ногу ему на живот. Он вскрикнул и протянул руки, собираясь привлечь ее к себе. Но к бассейну уже приближались легкие черные кроссовки, черный купальник, широкополая шляпа с накинутой поверх серой вуалью, черные очки и пара серых перчаток. Это могла быть только Лоранс.

– Вы оба с ума сошли. А меланома?

– А электрический скальпель? – парировала Роза.

– Мне кажется, я всегда находил хоть капельку человеческого тепла только в солнечных лучах, – признался Эдуард.

– Вот глупый!

– Кретин! Stommerik! Snotneus![65]

– Мам, а что такое человеческое тепло? – спросила Адри.

Она взобралась на бортик бассейна и начала ощипывать листок шелковицы, оставляя от него одни прожилки. Она прислонилась к коленям Эдуарда. Скоро от листка остался один стебелек. И девочка, сжав этот стебелек зелеными от свежего древесного сока пальчиками, долго что-то выписывала им в воздухе.

– Скажи-ка мне, старушка, можно узнать, кому это ты пишешь? – спросил Эдуард спустя десять минут.

– Боженьке, – прошептала она, не прекращая своего занятия и старательно водя рукой в раскаленном воздухе.

Эдуард медленно вынырнул из сна, услыхав какой-то необычный звук, похожий на сдавленный кашель. Или на обрывок сумасшедшего смеха, который стараются сдержать, зажав рот и нос. Потом он понял, что это рыдание. Последнее время оно стало рефреном всех его ночей. Он ворочался в постели с боку на бок, смотрел на Лоранс. Он не выносил вида этой женщины, плакавшей по ночам. Она оставляла включенным ночник, испускавший бледный, призрачный свет. С недавних пор Лоранс начала бояться полной темноты. Эдуард много раз ловил себя на том, что прислушивается к дыханию той, что лежала рядом. Все его внимание было сосредоточено на этой странной фуге, сотканной из прерывистого дыхания, из оборванных стонов кого-то, кто не спит, не может заснуть.

Часом позже он снова проснулся от ее горького плача. Он крепко обнял ту, что захлебывалась рыданиями в ночной тиши.

– Ну что, что?

– Нет, ничего.

– Это из-за меня?

– Нет. Ты ни при чем. Ты ничего не можешь сделать.

Роза пила с самого утра. Майка Розы ван Вейден намокла от пота между грудями. Она отошла от него. Он услышал шумный всплеск воды, разбитой женским телом. Увидел ящерку, удиравшую прочь со всех ног.