Лета 7071

Поп Авдий зажмурился, приклонился головой к груди — будто не Рышку, а его саданул своим громадным кулачищем Фролка.

Кто-то из попов за спиной Авдия запричитал:

— Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!..

Рышка устоял, только лицо его сперва потемнело и стало мокрым, будто кто плеснул на него водой, а потом вдруг зашлось такой бледнотой, что даже Фролка испугался.

— Жавой ты, а? — спросил он растерянно и тревожно, с боязцой заглядывая Рышке в глаза.

— Эге ж… — продохнул Рышка и беспомощно болтнул руками.

— Тоды — твой черед!

— Погодь чуток, — пробурчал угрюмо Рышка, болезненно вдыхая и выдыхая крутой морозный воздух. Глаза его расширились, в уголках губ проступила густая слюна.

— Не спущай яму, Рышка! — завопили из толпы.

— Уложи кривомордого!

Рышка подступил к Фролке. Фролка улыбался.

— Ишо зявится! — не унимались в толпе. — Суй яму в дышло!

Рышка ударил Фролку под ребра, в мягкое… Хекнул Фролка — с надрывом, до хрипоты, будто и горло у него вывернулось, — отлетел сажени на две, поскользнулся, повалился в снег.

Толпа зарычала, как громадная свора собак. Рышка довольно покрутил кулаком. Он думал, что Фролка не подымется…

Но Фролка поднялся. Отряхиваясь от снега и поохивая, он подошел к Рышке.

— Разе ты боров?! Ты бугай, — сказал он сквозь зубы, но вовсе не от злобы, а от боли. — Всю нутрю расплющил.

— От второго боя помрешь, — надменно протянул Рышка.

— Второй-то — за мной!.. Гляди — сам не устоишь.

— Спробуйся, спробуйся… Твой черед.

Мясницкие, плотницкие, только что дубасившие один одного, теперь стояли вперемешку вокруг Рышки и Фролки и подбадривали каждый своего. Приковылял и отклыгавший Сава. Он сипел еще сильней, но все равно старался перекричать всех:

— Не спущай яму, Фрола!.. И за мене наподдай! И за мене!

Фролка услышал Савин сип, обернулся к нему, виновато улыбнулся.

— Ражий бугай, — как бы оправдываясь, пробасил он, щуря на Рышку свои маленькие глазки и медля с ударом. Думал — вступятся, разведут их, но плотницкие оголтело заорали, замахали руками, и отчаянней всех Сава:

— Не спущай яму, Фрола! Сади какомога! ³⁰

Мясницким тоже не хотелось видеть Рышку побитым или отступившим, и они гвалтовали не менее плотницких:

— Норовей, норовей, Рышка!

— Круши ему костю!

— Пущай на поминки сзывает!

— Круши!.. Знал шоб, проть каво ставать!

— Не мори, Фролка, — нетерпеливо сказал Рышка. — Давай в свой черед… А жли нет мочи, сымай перщатые ³¹ с рук.

— Ну — пошто?.. — не очень бойко встал за себя Фролка, и, если б Сава снова не крикнул ему, может, и снял бы рукавицы.

— Сади, Фрола! — сипел он ему чуть ли не в самое ухо. — Сади, родимай! Кончай яво!.. Медок Фетинья сытит.

Рышка устоял и от второго удара, только сильней выпучил глаза и шире раскрыл рот, мучительно силясь сделать вдох.

И мясницкие и плотницкие замерли. Замерла и толпа. Все напряженно ждали — что будет дальше? Выдержит ли Фролка второй Рышкин удар или свалится, не устоит, отступится?

Снова улетел Фролка в снег — еще дальше, чем после первого удара, но снова поднялся и, скорчившись, подковылял к Рышке.

— Помираю, — сказал он глухо, утробно. Маленькие его глазки еще глубже запали под лоб, по щекам катились слезы.

— Фрола! Фрола! — бесновался Сава, хватая еле стоящего на ногах Фролку за руку и подтаскивая его поближе к Рышке. — Не спущай яму! Не спущай ни пошто! Фрола, родимай!.. Вся артеля на тебе глядит! Поглянь, родимай, вся Москва глядит! Ободрись, ободрись, Фрола… Не спущай ему, борову мяснитому!

— Помираю, Сава, — взмолился Фролка. — Нутря вся расшиблена.

— Ободрись, ободрись, Фрола! Твой бой!

Фролка уступил Саве, собрался с духом, подступил к Рышке, размахнулся, ударил. Но не было уже в его ударе прежней силы — только откачнулся Рышка, отступил на шаг и тихо, спокойно сказал Фролке:

— Не встать тебе боле, Фролка. Чуешь, не встать.

Фролку везли на санях через всю Москву. Как положили его в сани со скрюченными на груди руками, поджатыми ногами и запрокинутой головой, так и застыл он на морозе.

Плотницкие и артельщики понуро брели следом за санями. Еле передвигая ноги, угрюмый и озлобленный, брел Сава. Не совесть донимала его, а злость и досада — злость и досада, что не устоял Фролка против Рышки, что теперь на все бока будут поносить его, Саву, и больше всех, даже больше Рышки, винить в смерти Фролки.

Из дворов выбегали дети, бабы, выковыливали старухи — слух уже разнесся по Москве, и теперь всяк спешил удостовериться в услышанном. Шли вслед за санями, причитали, охали, заглядывали в окаменевшее Фролкино лицо, будто хотели что-то высмотреть под его мертвенной бледнотой.

— Выла собака надысь — к земле головой…

— Вот уж истинно: воет к земле — быть покойнику.