Летающая трудно

То рассеянно смотришь, то пристально.

И сидим, к голове голова…

Наклонись ко мне – вот и истина.

Остальное – чужие слова.

Мои дни не похожи на праздники.

Мои ночи свирепо скупы.

И пускай уж чужая напраслина

Не найдет между нами тропы.

Эти встречи от случая к случаю,

Разлитые по телу лучи…

Ради Бога, скажи, что я лучшая.

Ради Бога, скажи, не молчи.

Таковы церемонии чайные,

Не в Японии, так на Руси.

Положение чрезвычайное.

Если можешь – то просто спаси.

Вот гитара на гвоздик повешена.

Не туда, а сюда посмотри.

Поцелуй меня – буду утешена

Года на два. А то и на три.

* * *

Все дело в Польше, все дело все-таки в Польше.

Теперь-то ясно, из этого жаркого лета.

А все, что после, что было позже и после, —

Всего лишь поиск того пропавшего следа.

Ну, от субботы до субботы,

Быть может, я и доживу.

Дожить бы, милый, до свободы,

Да до свободы наяву.

Быть может, воздух? Рукой дотянусь, все в шаге.

Да, это воздух, – вон как меня прищемило…

А может, возраст? В прохладной сырой Варшаве,

Допустим, возраст, но было смешно и мило.

Ну, от субботы до субботы,

Быть может, я и доживу.

Дожить бы, милый, до свободы,

Да до свободы наяву.

Но как же Польша, где мы заблудились,

Польша? И этот поезд – на выручку и навырост?

А все что после – то тоньше, гораздо тоньше…

Душа не врет, и история нас не выдаст.

Ну, от субботы до субботы,

Быть может, я и доживу.

Дожить бы, милый, до свободы,

Да до свободы наяву.

* * *

Ежели забрезжило – слушай, голубок! —

Чего хочет женщина – того хочет Бог.

Впроголодь да впроголодь – что за благодать?

Дай ты ей попробовать! Отчего не дать?

Много ль ей обещано? Иглы да клубок.

Чего хочет женщина – того хочет Бог.

Если замаячило, хочет – пусть берет.

За нее заплачено много наперед.

Видишь, как безжизненно тих ее зрачок?

Кто ты есть без женщины – помни, дурачок.

Брось ты эти строгости, страшные слова.

Дай ты ей попробовать. Дай, пока жива!

Дай ей все попробовать. Дай, пока жива…

* * *

Тебя, как сломанную руку,

Едва прижав к груди, несу,

Дневную дрожь, ночную муку

Поддерживая на весу.

Могла бы стать обыкновенной

Сегодня же, в теченье дня.

Но и тогда в твоей вселенной

Не будет места для меня.

Тебя, как сломанную руку,

Качать, укачивать хочу,

Дневную дрожь, ночную муку

Удерживая как свечу.

Безвременный, всенепременный,

Всего лишь гипс – твоя броня.

И все равно в твоей вселенной

Не будет места для меня.

Тебя, как сломанную руку,

Должно быть, вылечу, сращу.

Дневную дрожь, ночную муку

Кому-то перепоручу.

«Все бесполезно, мой бесценный», —

Скажу, легонько отстраняя.

И никогда в твоей Вселенной

Не будет места для меня.

* * *

Я звоню тебе из Невинграда

Сообщить, что я еще жива.

В Невинграде – все, что сердцу надо:

И невиноватость, и Нева,

И моя премьерная простуда,

И моей гримерной суета.

Мне никто не позвонит – оттуда,

Если я не позвоню – туда.

Я себя сегодня постращаю,

Теплый диск покруче раскручу.

В Невинграде я тебя прощаю,

А в Москве, должно быть, не прощу.

Я звоню тебе сюжета ради…

Я жива, и тема не нова.

В Невинграде все, как в Ленинграде —

И невиноватость, и Нева.

* * *

И снова упаду на дно конверта,

Да так, как я не падала давно.

Омерта, говорю себе, омерта!

Омерта, итальянское кино.

А немота поет нежней свирели —

Мотивчик прихотливый, не любой.

Утихли мои песни, присмирели.

Да ты меня не слышишь, Бог с тобой.

Не слышишь и опять проходишь мимо,

Не слышишь, отворя чужую дверь.

Омерта, вот и все, аморе мио.

Омерта, и особенно теперь…

Заплаканную, вид неавантажный,

Озябшую, как ни отогревай,

Увиденную в раме эрмитажной —

Запомни, никому не отдавай.

И поплывет конверт во время оно,

В размякшую, расслабленную даль,

Где пьется амаретто ди сароно,

Не горестный, а сладостный миндаль…

И знаешь, эта музыка не смертна,

Пока ты светишь у меня внутри.

Омерта, говорю себе, омерта!

Омерта, дорогой мой, – повтори.

* * *

Туда меня фантомы привели,

Где нет, не ищет женщина мужчину…

Привиделись озябшие Фили,

Где я ловлю попутную машину,

Чтоб через четверть, может быть, часа,

Московское припомнив сумасбродство,

Внутри себя услышать голоса

Филевского ночного пароходства.

Туда ведут нечеткие следы,

Где люди спят и к сказочкам не чутки.

Где я у самой глины, у воды,

Приткнувшись лбом к стеклу какой-то будки,

Звонила, под собой не чуя ног,

Но знала – выход будет нелетальный.

Подумаешь, всего один звонок

От женщины какой-то нелегальной…

Так что ж, до самой смерти неправа?

Весь город, как ладонь, уже изучен.

…Но выхватит судьба из рукава

Гостиницу в сети речных излучин,

Мужчину, прилетевшего с Земли,

И женщину, поверившую чуду…

Привиделись застывшие Фили —

В которых не была, не есть, не буду.

* * *

Клекотала, курлыкала, гулила.

Становилось ясней и ясней:

Я три года тебя караулила —

Как-никак, это тысяча дней.

Раскрутилась во мне эта тысяча,

Натянулась, морозно звеня.

И пускай еще кто-то отыщется —

Караульщица вроде меня.

Обмерев от ключиц и до щиколоток,

С незабудкой в усталой руке,

Я как раз эту тыщу досчитывала,

Когда ключ повернулся в замке.

Опускаю все птичьи подробности

Этой тысяча первой ночи.

Сумасшедшая птица под ребрами,

Успокойся, не плачь, не стучи.

На три года еще запечатываю.

Закрываю тебя, как вино.

За своей сиротливой перчаткою

Ты ведь явишься, все равно?

И когда еще кто-то научится