Летающие Острова

— Время? — побагровел Краб. — Ты, Игнатий, слушай, когда тебе приказывают, и выполняй. — И вдруг, повернувшись к Феде, с яростной вежливостью сказал: — А нельзя ли потише сделать эту какофонию. Мы не на прогулочной яхте.

Шустрый влетел в дверь радиорубки, как шар в бильярдную лузу, и буквально через две секунды тропические синкопы заглохли, отдалились настолько, что стал отчетливо слышен шелест воды, омывающей борт. Федя вернулся раздосадованный.

— Старая перечница! — ругнулся он, усаживаясь на тумбу кнехта. Но перед этим Федя все же нашел нужным для верности оглядеться по сторонам. — Тоже мне музыкальный критик сыскался…

Не успел он закончить свои излияния, как снова появился Игнатий Антонович. На этот раз в руках у боцмана было небольшое ведерко с шаровой краской.

— Шустрый! — крикнул он. — А ну-ка, прожвачь ростры. А ты, — он покосился на Севку, — повози кисточкой, поднови решетку палубного иллюминатора. — И, предвидя возможные возражения, добавил: — Ваше хозяйство, не мне светит.

Откровенно говоря, Севка мог бы запросто отказаться от этой чести — во-первых, боцману он не подчинялся, а во-вторых, сменившись с вахты, масленщик имел полное право отдыхать законные восемь часов, — но портить отношения со стариком не входило в его расчеты. Конечно, вся эта затея выглядела до смешного нелепой. Крашеные ростры еще больше подчеркнут безнадежную дряхлость и грязно-мазутный цвет «Дельфина». Но сейчас ничего другого не оставалось, и Севка принялся за дело. Рядом «жвачил» ростры Федя. Он обмакивал в ведро кусок пакли и тер ею вентиляционную трубу. Серая краска ручейками стекала с его локтей. Работать молча было скучно, поэтому Севка решил наконец поговорить о том, что его особенно занимало.

— Скажи, только по-честному, почему ты все время отираешься в радиорубке?

Федя смутился. Такая постановка вопроса застигла его врасплох. Хотя в конце концов надо же было понимать, что бесконечные посещения рубки не смогут укрыться от членов маленького экипажа. Поводов навестить Катю всегда хватало. Каждое утро Федя заходил к радистке, чтобы узнать очередную метеосводку. О прогнозе погоды он справлялся почтительно и регулярно, как о здоровье родителей. Крутил собственные пластинки…

Наконец Федя отжал паклю и, повесив ее на дужку ведра, разогнул спину.

— То, о чем ты думаешь, старик, это все зола. — Он усмехнулся и вытер нос о плечо. — У Катерины парень в Темрюке. Гвоздь! Сама говорила. А я так, присматриваюсь к технике, интересуюсь. Ясно?

Ответ прозвучал исчерпывающе, и сказать Севке было нечего. Он даже готов был пожалеть, что затеял дурацкий разговор. Лучше бы не задавать вопроса и не знать этих никому не нужных подробностей. И хотя логика вещей подсказывала Севке, что у такой девчонки не может не быть парня на берегу, слушать об этом не хотелось.

Впервые Севка столкнулся с радисткой несколько дней назад, когда поднялся на палубу «Дельфина». Он увидел диковатые степные глаза с искорками тлеющего в них лукавства, татарские скулы и коротко остриженные волосы, свободно струящиеся по ветру. Горячее солнце временами вспыхивало в них красной медью. У нее была фигура врожденной гимнастки, а походка легкой и стремительной, как полет стрижа. «Не ходит, а пишет, — подумал тогда Севка. — И на язычок, видно, остра, — не приведи бог подвернуться».

Ему вдруг до отчаяния захотелось понравиться этой девчонке, захотелось, чтобы она обратила на него внимание. Но Катя ветерком прошелестела мимо, даже не повернувшись в его сторону. Казалось, тут бы и конец, можно на этом поставить точку, но юная радистка никак не желала выходить из головы. «Чертовщина какая-то! — ругался про себя Севка. — И чего, собственно, в ней такого необычайного. Красавица? Это уж на кого как. Одаренная личность? Не успел заметить. Полярная летчица, укротительница львов? Исключено. Так в чем же дело? А может быть, я просто влюбился? Этого только не хватало!» Севка жил слишком целеустремленно, чтобы отвлекаться по мелочам. А вот теперь одно упоминание о каком-то парне из Темрюка (тоже мне город!) способно было вконец испортить ему настроение.

Он был верен себе. Начитанность и живой ум, настроенный на ироническую волну, странно уживались в нем с чисто детской наивностью во взглядах. Но это не бросалось в глаза, потому что Севка держал язык за зубами и ни с кем не делился ни мыслями, ни своей мечтой.

Интерес к разговору у него пропал, и он молча водил полустертой кистью по железным прутьям решетки. Сквозь толстые стекла иллюминатора Севка угадывал очертания судовой машины и временами видел затылок своего сменщика. При одной мысли, что через каких-нибудь семь часов ему предстоит снова опускаться в эту преисподнюю, Севку так передернуло, словно он грызнул недозревший лимон. Как, однако, все это далеко от тех белых островов, которые пригрезились ему вчера в полдень.