Летающий на стрекозе

Бибигон после каждого вопроса кивал головкой. Когда же Корней Иванович замолчал, он воскликнул:

— Я хотел прийти вовремя, но не смог…

— Почему?

— Мне помешали…

— Кто?

Женька ткнул меня в бок локтем, да так больно, что я чуть не вскрикнул, еле удержался. Я искоса взглянул на своего товарища. Даже в темноте было видно, как Женька побледнел.

— Это про нас,- услышал я его слабый-слабый шёпот.

— Кто тебе помешал? — повторил Корней Иванович.

Бибигон выхватил шпагу, взмахнул ею, повернулся на каблуке и звонко закричал:

— Мальчики! Они хотели меня поймать и посадить в коробку.

— Зачем? — удивился Корней Иванович.

Бибигон пожал плечами.

— Чтобы отнести в школу.

— Вот тебе раз! Бибигона — и вдруг в коробку сажать! Что же это за мальчики такие? Где они?

— Мальчики, что ли? — переспросил Бибигон. — Да вот же они, под тахтой! — И он ткнул своей длинной шпагой в нашу сторону.

Чуковский медленно поднялся со своего кресла.

— Под тахтой? — переспросил он, и мы с Женькой увидели нахмуренное лицо, наклоняющееся к нам.

— Бежим! — крикнул Женька.

Толкаясь пятками и локтями, мы начали выкарабкиваться на волю. Старые пружины хватали нас за одежду, царапали, тахта готова была совсем прижаться к полу, чтобы задержать нас.

Вслед за Женькой мне всё-таки удалось выбраться наружу. Несколько шагов от тахты до двери показались нам длиннее, чем дорога от дома до речки в знойный день.

Мы с Женькой одновременно схватились за ручку двери и рванули её на себя.

— А крючок! — воскликнул у нас за спиной Чуковский.

Да, дверь была закрыта на крючок, но и крючок не смог остановить нас. Шурупчик с неприятным скрежетом вылез из дверной рамы, дверь распахнулась, и мы с Женькой, повизгивая от ужаса, выскочили из кабинета и покатились вниз по крутой лестнице.

Навстречу нам поднималась Золотая Рыбка. Она еле успела отскочить в сторону и прижаться к стене. Иначе бы ей, наверное, несдобровать!

9. ОН ОПЯТЬ УБЕЖАЛ

Целую неделю Бибигон не попадался нам на глаза, и мы даже начали сомневаться, существует ли он в действительности. Но вот неожиданно мы наткнулись на него, возвращаясь с речки.

Мы шли через овсяное поле по узенькой тропиночке и вдруг увидели художника, сидящего по-турецки посредине тропинки. Перед собой он держал уже знакомую нам фанерку, которая нижним краем упиралась в его колено, верхний же он придерживал рукой.

Приколотый к фанерке лист сиял так ослепительно в лучах полуденного солнца, что на него больно было смотреть.

Художник, по-видимому, уже давно сидел под открытым небом. Руки его по локоть, до самого края засученной рубашки, а также лицо и шея от солнца сделались красными. Художник делал быстрые наброски на листе бумаги, не обращая внимания ни на жгучее солнце, ни на ручейки пота, стекающие из-под его густых и как будто бы пыльных волос.

Мы с Женькой переглянулись, потому что одновременно подумали с восхищением: «Вот это да! В такую жару рисует, вместо того чтобы лежать на солнышке, купаться в речке или просто сидеть на станции в буфете и пить холодный лимонад!» Мы бы, конечно, на его месте так и сделали.

Следующая мысль, и тоже общая, у нас с Женькой была такая: «Уж не Бибигона ли он рисует?»

Да, художник рисовал Бибигона. Взглянув через его плечо на рисунок, мы увидели множество крошечных фигурок Бибигона, расположенных так и сяк по всему листу.

Вот маленький человечек поднял левую руку над головой, а в вытянутой правой руке держит свою длинную шпагу, приготовившись сделать выпад. Вот Бибигон стоит, заложив ногу за ногу и гордо подняв курносый носик. Вот он летит на стрекозе. Вот пьёт чай из блюдца.

Художник заканчивал ещё один портрет, последний на этом листе, — места больше не оставалось.

— Что это у Бибигона в руке? — спросил я.

Но Женька вместо ответа, по своему обыкновению, толкнул меня локтем в бок, в то самое место, где у меня от этих постоянных толчков даже появился синяк.

Я посмотрел, куда показывал Женька, и увидел живого Бибигона. Он стоял в тени густых и высоких стеблей овса, как среди молодых берёзок, и нюхал синий василёк. Видно было, что Бибигону уже надоело стоять неподвижно, уткнувшись в синие лепестки полевого цветка, похожие на кружевной воротничок какого-нибудь сказочного принца. Он переминался с ноги на ногу и вдруг поднял голову.

Бибигон увидел нас. На какое-то мгновение он замер. Мы с Женькой тоже замерли.

Бибигон решительно выхватил шпагу.

Художник, не отрывая взгляда от своего листа, недовольно проговорил:

— Бибигон, не шевелись! Мне трудно ухватить твой характер… Вот я уже и ошибся! Нюхай цветок, как раньше!

— Мне неинтересно его нюхать, он не пахнет! — пронзительно крикнул Бибигон, взмахнул над головой шпагой, прыгнул в сторону и скрылся в зарослях овса.

Некоторое время мы ещё видели, как среди зелени мелькала его белая панамка, но вот и она скрылась. Всё поле звенело ровным звоном, и уже невозможно было уловить в этом шуме шуршание стеблей, торопливо раздвигаемых Бибигоном. Да и ветерок вдруг поднялся, серебряной волной прошёлся по всему полю — от края и до края. И снова затих.